Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

В это время бригада трудилась над особым заказом. Из семимиллиметровых стальных листов строили две уборных для нашего лагеря. Каждая состояла из открытой коробки размером 5x3x1,5 м? Передняя сторона имела высоту 2 метра, в середине был проем для входа. Справа и слева коридора метровой ширины находились продольные возвышения, сваренные из стальных листов с одинаковыми отверстиями, так что нужду справлять могли двенадцать человек одновременно. Между отверстиями не было перегородок, как во дворцах древнего Рима. По-видимому, в Красноармейске для этой цели было проще достать стальные листы, чем древесину.

Мне казалось, что из-за веса и громоздкости коробки могут возникнуть трудности с транспортировкой. Но тут я недооценил импровизационный талант русских. Они велели приварить к нижним ребрам по узкой, закругленной с краев стальной полосе, и получилось что-то вроде саней. Затем коробку подцепили к списанному танку Т-34 без башни, и в большом облаке пыли по грунтовой дороге потащили в лагерь. Весь этот поезд выглядел очень необычно, но все же догромыхал до цели. Широкие гусеницы танка оставляли рубцы на дороге, но влекомая им стальная коробка выравнивала поверхность. После этого дорога выглядела, пожалуй, лучше, чем раньше. Выбоин на ней уже не было, зато значительно прибавилось пыли.

По этому образцу наша слесарная бригада соорудила из стальных листов сначала вторую, а затем и третью уборные. Но с третьей возникла заминка у пропускного пункта завода, так как заказ был оформлен только на две. Третью мастер хотел протащить, так сказать, контрабандой. Сумел ли он это сделать, я не знаю. Наверное, на нее у него был свой заказчик, который из экономии предпочел нелегальный путь.

Для меня у мастера сразу появились новые заказы. Война в Европе закончилась, но советская экономика еще не могла удовлетворить нужды своих граждан. Производственные задания, определились в пятилетних планах центральной властью. Мнением простых граждан, приученных к диктату властей, при этом нисколько не интересовались. Даже за время войны руководящие функционеры не уразумели, что существует проблема элементарного дефицита, например, топлива, хотя бы для приготовления пищи, не говоря уже о том, чтобы учитывать это в мирное время. При «капиталистической» системе подобная проблема решается людьми, которые ломают голову над ее решением просто постольку, поскольку могут на том заработать. Но с точки зрения коммунистов — это уже эксплуатация, а получение всякой прибыли — смертный грех.

Вообще же при коммунистическом строе есть люди, которые думают и действуют не столь ортодоксально. Одним из таких был наш начальник, еврей, правда тоже член партии. Если до сих пор он извлекал выгоду из моих работ по починке электроприборов, а затем поручил изготовить репродуктор, то потом у него возникла идея «помочь» домохозяйкам, а именно — делать простые электроплитки и продавать их на рынке. Я ему сказал, что изготовить изолирующий корпус из шамотного кирпича с канавками для спирали — не ахти какая проблема, тоже самое — муфты, труднее будет со спиралью, тут требуется провод из никелина. Про такой провод он не слышал и велел взять оцинкованную железную проволоку, она, дескать, сгорит не сразу. Мне ничего не оставалось делать, как наматывать такую проволоку в качестве нагревательной спирали на изогнутом остове электрода, зажав его в тиски, а затем вставлять эту спираль в плитку. Один из наших слесарей изготовил подставку. Таким образом мы сделали дюжину плиток, и начальник быстро сбывал их. Но через неделю поступили первые рекламации — спирали перегорали. Мы изготавливали для починки плиток новые спирали, но снова из оцинкованной железной проволоки. Они, конечно, опять перегорали. Только теперь он мне поверил, что необходима никелиновая проволока. Но где ее взять?

Тут мы узнали от товарищей, что на завод постоянно прибывают грузовые поезда, вагоны которых загружены машинами и станками, вывезеннььми из Германии, среди которых есть современнейшие специальные токарные станки. Их осторожно разгружали и устанавливали в пустые цеха, которые постоянно охранялись специально выделенными постовыми. Только от нас русские и узнали, что эти станки были демонтированы как военные трофеи на фабриках занятых территорий. В лагере, конечно, тоже знали об этих станках с тонкой настройкой механизмов управления, без которых они не могли бы работать, проведали и о том, что никелиновый провод в них — важнейший элемент. Об этом мы сообщили начальнику. Теперь он только и думал о том, как бы подобраться к станкам, чтобы извлечь никелиновые катушки. Порча станков его ничуть не волновала. Он подобрал специальную группу из двух сведущих пленных и охранника, с их помощью ему удалось добыть несколько никелиновых катушек, и мы стали изготовлять безукоризненно работающие электроплитки, которые он выгодно продавал на базаре.

Лето опять выдалось очень жарким. На работе я этого не почувствовал, так как трудился в сносно проветриваемом помещении. Когда утром мы шли на работу, было еще не так жарко, а вечером, когда возвращались, жара уже спадала. Мучения начинались ночью в жарком каменном здании, где раньше жили румыны, вернувшиеся домой почти в полном составе. Русские были очень расположены к ним, так как те вовремя отделили свою страну от немцев. Затем отправка оставшихся румын почему-то застопорилась. Наконец, стало известно, что русские изменили отношение к ним и больше им не доверяют, потому что в Румынии застрелили русского генерала, посланного «исключительно ради помощи при реорганизации страны с дружественными намерениями».

Итак, мы заняли здание, где раньше жили румыны. Каменные стены в течение дня очень сильно нагревались, к тому же они были сплошным гнездилищем клопов. Ни одну ночь мы не могли спокойно спать от жары и укусов. В конце концов мы брали свои мешки с сеном и выходили спать на свежий воздух, о чем я уже писал.

Внезапно у меня опять начался сильный понос. Я пошел в амбулаторию, потому что чувствовал себя нетрудоспособным, то и дело приходилось бегать в уборную. Дежурный немецкий врач доктор Лютге, который меня уже давно знал и был осведомлен о моих частых поносах, сказал, что не считает диарею моей единственной болезнью. Это лишь побочное явление, он думает — у меня малярия. Когда он узнал от меня, что из-за жары и клопов я уже некоторое время сплю на улице, то еще более утвердился в своем диагнозе и сказал, чтобы с этой минуты я остался в лазарете, так как вскоре у меня определенно будет приступ, а малярию можно вылечить, если начать лечение при первом же приступе. Иначе возбудители малярии, трепаносомы, инкапсулируются в печени и станут почти неуязвимы. Я не совсем верил в его диагноз, но остался в лазарете, чтобы подлечить кишечник. Понос сравнительно быстро ослаб, но на третий день в половине второго ночи у меня вдруг начался озноб, температура повысилась до 39. Меня сильно трясло, я чувствовал себя отвратительно. Находящиеся рядом товарищи вызвали медсестру. Ее звали Нина. Это была светловолосая молодая украинка. Она уже была проинформирована врачом относительно малярии и предупреждена, что при первом приступе должна его позвать. Он немедленно пришел. Несмотря на сильный жар, я еще точно помню, как он почти с удовлетворением сказал: «Я же говорил, это — малярия». Мне сразу дали зеленые таблетки. Он сказал, что так они выглядят из-за красителя, это — русский медикамент, он более эффективен, чем наш атебрин, который действует только профилактически. Я должен принимать это средство длительное время. На первых порах — каждые два часа, днем и ночью. Сестра позаботится. И вот каждые два часа сестра приносила мне эти таблетки в течение многих дней и была неизменно благожелательна. Когда только она успевала спать? Во всяком случае, каждые два часа она появлялась у моей кровати. После каждого приступа, которые меня очень изнуряли, жар исчезал на один день, затем снова повторялся приступ, и всякий раз за полчаса до полуночи. Постепенно они становились все слабее и, наконец, прекратились. Врач, ощупав мою печень, велел принимать лекарство в меньшей дозе, уже не так часто, но в течение еще нескольких недель. Когда приступы малярии у меня прекратились, я решил, что исцелен. Но малярия меня очень ослабила. Поэтому я должен был еще некоторое время оставаться в лазарете и беречься. Мое состояние уже позволяло осмыслить все, что происходило вокруг нас. Мы получали хотя и русскую, но хорошую, вкусную пишу с белым хлебом и жирной кашей из пшена, перловой крупы и гречки. Ее поставляли с кухни в ведрах, и начальник лазарета, типичный служака из Восточной Пруссии, обер-вахмистр, лично раздавал ее черпаком по 1,4 л. При этом я обнаружил, что он раздавал не все содержимое ведра, а каждый раз оставлял не менее 1 литра каши. Другие товарищи тоже это заметили и возмущались, когда он уходил с остатком каши: это свинство, ворчали они, каша для нас, а он и так получает с кухни причитающееся ему лазаретное питание, так что нечего ему нас обворовывать. Они, мол, знают, куда он девает кашу. Достаточно только посмотреть на него и его походку, он и на пленного-то не похож, вышагивает как бравый вояка, спрыгнувший со своего скакуна, лощеный и надушенный, в мундире на заказ и в начищенных офицерских сапогах. Такое расточительство стоит денег, а в плену каша — та же валюта. Так они, а это были немцы, ворчали целый день. Я им посоветовал: если его действия их не устраивают, они должны ему об этом сказать. Но они отклонили мое предложение, так как не осмеливались на это.