Франц Запп - Сталинградский пленник 1943–1946

Вдруг мы услышали уже знакомый нам звон бубенцов. Мы вышли на санный путь. С обеих сторон к нам приближались типично русские санные повозки, порожние и с дровами. Маленькие косматые лошадки бодро бежали рысью под звон бубенцов. На облучках саней сидели румынские пленные в высоких меховых шапках и коричневых румынских шинелях. Ехавшие нам навстречу сани были без груза, а загруженные дровами двигались в одном направлении с нами, но проезжали мимо. Тут Вилли сказал, что теперь можно сделать привал: кто-нибудь нас подберет. Какое-то время мы сидели на снегу и махали возницам, но никто не остановился, и нам пришлось подняться, чтобы снова идти, так как сумерки сгущались. Вскоре лес расступился, мы увидели рубленые дома с мерцающим светом маленьких окон и повеявшими теплом дымящимися трубами, лагерный забор и ворота с ярко освещенной площадкой перед ними, словом, отрадную картину. Мы прибыли в лагерь № 165, ранее — лагерь для малолетних преступников, который был распущен в начале войны и переоборудован в лагерь для военнопленных. Все беды кончились. Нам предстояло пробыть здесь более полугода. Шатаясь, мы двинулись к воротам, но охранник нас не впустил, а велел идти вдоль забора мыться в бане. Мы толкнули дверь, и нас обдало волной жаркого пара, мы сделали еще пару шагов и упали на ближайшую скамейку. Встать уже не могли. Банщики, тоже пленные, подняли нас, раздели, затем, как обычно, помыли горячей водой из деревянных шаек. За это время наша одежда освобождалась от вшей в дезинфекционной печи. Потом пришлось идти к ней за одеждой, каменный пол вокруг был так горяч, что жгло ноги. Мы получили свою одежду. После этого нас отвели в рубленый дом без освещения. В свете прожекторов, проникающем через маленькие окна, мы разглядели стоящие вдоль стены деревянные нары. Мы бухнулись на те, что были поближе, и погрузились в полное забытье.

Когда мы проснулись, было уже совсем светло. Не успел Вилли открыть глаза, как услышал возглас: «Это же Вилли Харрер!» Он уставился на говорившего, но не узнал его и удивленно спросил, откуда тот его знает. Оказалось, что перед ним стоял Генрих Сейзер. Его Вилли помнил полуживым дистрофиком, почти скелетом, которых мы называли «кандидатами в покойники». Из нашего лагеря его отправили в Урюпинск на реабилитацию. Там его откормили, и он стал весить уже 80 кг. Оттуда Генриха перевезли в этот лагерь. Поэтому не удивительно, что Вилли его не узнал, зато Генрих узнал Вилли, остававшегося таким же худым, как и прежде.

На завтрак мы получили добавку за вчерашний ужин, за которым были не в силах идти, — полный котелок слегка подслащенной каши и немного хлеба. Наконец-то мы опять сыты. Теперь, после тяжелых испытаний на выносливость в последние дни, все у нас было в порядке. Мы жили в теплых помещениях среди лесов с чистым воздухом, достаточным количеством еды и имели возможность отдохнуть. Это был лагерь № 165.

Наступило очень интересное время, и, думаю, для всех нас. Мы перестали размышлять о том, был ли у нас, больных, шанс раньше отправиться домой, если бы мы остались в лагере Красноармейска, хотя все наши помыслы были связаны с возвращением. Мы строго соблюдали распорядок: половину дня отдавали работе, половину — занятиям. Они проходили в форме семинаров. Мы были распределены на 4 группы по 15 человек в каждой. На групповых занятиях каждому предлагалось высказаться по обсуждаемой теме, хотя речь заходила и о личных вопросах. Постепенно мы начали уяснять, как живет и функционирует общество, основанное на коллективных началах, например колхоз — своего рода общий жилой дом Теоретически — если коллектив состоял из идеальных людей в этих условиях — он представляет собой одну из лучших форм демократии. Но как быть, если люди не заинтересованы в обобществлении и решении проблем коллектива? Тогда дом, в котором они живут, начнет со временем разрушаться, все будет портиться, так как принадлежит государству, народу и никому конкретно. Управление сосредоточено в руках бюрократов и является для них прежде всего источником личного дохода. Они не вникают в проблемы конкретных живых людей, но лишь ожидают указаний из центра. Однако центральные инстанции слишком неповоротливы и не могут своевременно уяснить насущные потребности людей. Другая крайность коллективного существования состоит в том, что некоторые честолюбивые, слишком самоуверенные и драчливые субъекты превращают жизнь общего дома в настоящий ад, особенно если их подталкивают извне, используя партийные рычаги. В авторитарном государстве коллектив может стать орудием подавления всякого рода нелояльности. Коллективный дом — это маленькое чистилище. Однако и нам вначале пришлось вкусить коллективистской закваски. На занятиях каждому предлагалось говорить о себе, своем прошлом, профессии, деятельности на производстве, взглядах на войну и плен, о собственных планах на будущее, о послевоенных путях общественной жизни. От каждого добивались активного участия в обсуждении. Тем, кто умел думать своей головой, было ясно, что эти разговоры должны служить не только для преодоления боязни многих людей высказывать свое мнение в более широком кругу, но и для оценки руководителем группы.

Сам я выслушал не один упрек в свой адрес, когда рассказывал, как в качестве руководителя строительства бункеров для нашей зимовки в большой излучине Дона обращался с русскими пленными. На строительстве бункеров, осуществляя общее руководство, для каждого бункера я выбрал руководителя из круга своих товарищей, которым предстояло жить в них. Сам же я руководил строительством подземного гаража для наших автомашин, для чего в качестве основной рабочей силы получил военнопленных. В своем рассказе я упомянул и о том, как заботился об их регулярном питании, о том, как распорядился привезти с нашего продовольственного склада пшена и гречки, которые не употребляли немецкие солдаты, а затем — конины, о снабжении пленных табаком, о том, как ходили в лес валить деревья и сопровождал пленных один и без оружия. Я отметил, что во время моей болезни, когда моими преемниками стали немецкие офицеры, русские пленные умирали, как мухи, так плохо с ними обращались, лишая еды, курева, заставляя работать без перерыва. Вспомнил я и о скандале с немецким офицером, когда решил положить этому конец по возвращении из лазарета.

Мой рассказ не удостоился ни похвалы, ни признания со стороны руководителя, я действовал против интересов Советского Союза, создавая у пленных ложное представление о том, что и среди врагов, пособников капитализма, есть люди, которые хорошо к ним относятся.