Джорджо Кирико - Воспоминания о моей жизни

Через несколько дней после открытия выставки состоялась конференция, которая, как, собственно, все мои конференции, была встречена с одобрением и имела большой успех. Да, как обычно, были «возражения» со стороны модернистов с абстракционистом Ведова во главе. Он чем-то напоминал Сегантини, и могло показаться, что это Сегантини чудом ожил и спустился со снежных вершин Энгадина, чтобы остановиться в городе дожей и посвятить себя супермодернизму. Как только я закончил говорить и стихли бурные аплодисменты, я принялся спускаться с кафедры в выставочный зал. Меня тут же подхватили под руки с обеих сторон верный Дзамберлан, который в молодые годы в Тревизо был чемпионом по греко-римской борьбе, и сицилийский художник Привитера, выразившие готовность защитить меня в случае угрозы со стороны модернистов. Так все трое, важно шагая с высоко поднятой головой, мы прошли сквозь ряды почтенной публики. Между двумя телохранителями я ощущал себя апостолом Петром, окруженным принявшими христианскую веру гладиаторами, решившими в случае опасности защищать его до последней капли крови.

Здесь же, в Венеции, впоследствии прошли другие выставки моих работ, организованные другом Дзамберланом, на сей раз в здании, занимаемом Обществом Бучинторо, ведавшим лодками венецианских каналов [82]. Во время второй выставки в одной из газет я опубликовал статью под названием «Биеннале в огне» с намерением словами «биеннале в огне» объективно отразить суть дела и рассказать о Биеннале истинную правду. Однако, когда газета вышла и утром уличные торговцы с криками «Биеннале в огне!» принялись распространять ее на площади Сан-Марко, многие, сидевшие за столиками в кафе «Флориан», в их числе художники и журналисты, спешно устремились на набережную Скьявони и с тревогой стали всматриваться в сторону садов: не поднимаются ли над ними колонны дыма и языки пламени. Я продолжил писать статьи, рельефно высвечивая негативные стороны таких мероприятий или фестивалей, как Биеннале. Называйте их как угодно, но на них из кармана налогоплательщика тратятся миллионы, а служат они лишь тому, чтобы вызывать стыд и умножать вред, наносимый ниве искусства. После последней войны Биеннале превратилась в своего рода плацдарм для французских торговцев и их подельщиков из других стран. Выставка, прежде всего, должна была бы привлекать внимание иностранцев и представлять на их обозрение то, что производят в Италии. Она же, напротив, превратилась в мощный центр, оказывающий помощь дельцам с другой стороны Альп в открытии здесь своего рынка, нового рынка для нас, способного переварить ту часть товара, которую сбыть на старых с каждым годом становится все труднее. И, наконец, невероятен сам факт, что в такой стране, как Италия, стране, имеющей репутацию бедной, проводятся подобные Биеннале мероприятия, мероприятия официальные, поддерживаемые государством, где к тому же учреждаются солидные денежные премии. Эти премии представительный Комитет Биеннале систематически и щедро раздает художникам по преимуществу иностранным и непременно модернистам. Так были премированы скульпторы, подобные Цадкину, живописцы, подобные Максу Эрнсту, и многие другие [83]. Говорят, что в Италии есть серьезно работающие художники, но они, как, в конце концов, и я сам, никогда не удостаивались премии хотя бы в тысячу лир.

Такова в Италии, дорогой читатель, ситуация в искусстве. Ответственность за упадок, переживаемый сегодня искусством, несут его защитники, сторонники, вдохновители и, прежде всего, высокие чиновники Министерства народного просвещения. Они действуют в полном согласии с директорами и директрисами музеев, профессорами истории искусств, критиками и всеми теми, кто из тех или иных соображений, из удовольствия или определенного интереса ловят рыбу в мутной воде модернизма и так называемой новой культуры!

За время, пока мои работы экспонировались в Обществе Бучинторо, мне представилась возможность обнародовать тот факт, что по поводу моей выставки в Лондоне 1949 года, стоившей итальянскому правительству всего три или четыре тысячи лир, английские журналы и газеты написали значительно больше статей, чем вся британская, собственно, вся иностранная пресса о Биеннале. Дело в том что граф Дзорци, который в ту пору ведал всей официальной прессой Биеннале, опубликовал в наших газетах данные о количестве статей, написанных за рубежом по поводу выставки, не помню, то ли 1950 года, то ли предыдущей. Я, в свою очередь, обнародовал цифру статей, посвященных моей выставке в Лондоне, которая значительно превышала ту цифру, что привел Дзорци. При этом я открыто заявил, что моя выставка обошлась нашему правительству в три-четыре тысячи, в то время как на Биеннале каждые два года тратятся миллионы. Все посвященные мне статьи, написанные в английской столице, я сохранил и, для доказательства того, что я не лгу и не преувеличиваю, пригласил графа Дзорци прийти ко мне и прочесть их, чтобы убедиться de visu {48} в том, что я говорю правду. Граф Дзорци не пришел или не смог прийти — во всяком случае, это было его право приходить или не приходить. Тем не менее должен добавить, что граф Дзорци, которого в Венеции я знал лично, был истинным джентльменом и не имел ничего общего с основной массой тех, кто ныне греет руки на модернистском искусстве.

Что касается субсидии, что я получил в связи с выставкой в Лондоне от Министерства народного образования, дело было так. За несколько месяцев до того, как послать картины в Англию, я отправился в министерство, чтобы поставить в известность министра, которым тогда был почтенный Гонелло, и попросить его морально, а по возможности и материально поддержать эту очень важную для меня выставку, проходящую за пределами страны. Мне казалось, я имею на это право, поскольку, хотите ли, не хотите, когда известный, даже очень известный, итальянский художник проводит важную выставку за рубежом, он вправе ждать, что государство протянет ему руку помощи. Министр Гонелло был со мной обходителен и любезен. Тут же вызвав к себе профессора де Анджелиса д’Оссата, он сообщил ему о моей выставке и сказал, что мне непременно нужно оказать помощь и поддержку и сделать так, чтобы она имела тот успех, какого заслуживает. Когда же выставка закончилась, а я вернулся в Италию, выяснилось, и я говорю об этом без удивления, поскольку привык к таким вещам, а с горечью, что вся помощь со стороны министерства состояла в трех-четырех тысячах лир, что покрывало лишь крошечную часть расходов на транспортировку картин из Рима до швейцарской границы. Что же касается моральной поддержки, то она была сведена к глупой, тенденциозной статье, о которой я уже говорил, со столь же глупой и тенденциозной фотографией, опубликованной журналом L’Elefante. Прочие газеты не написали по этому случаю ни строчки, даже тенденциозной. Такова сегодня в Италии помощь правительства и прессы, так они обращаются с итальянцами, причем самыми достойными из них, и нечего удивляться, что за рубежом нас так мало уважают, а то и вообще испытывают к нам пренебрежение. Но подумать только — наши печатные издания вступили в соревнование, публикуя одну за другой фотографии французов: не далее как вчера я видел в одной из римских газет огромную фотографию Пикассо и Кокто с кем-то еще на фоне Французской Ривьеры. Если в один прекрасный день была бы учреждена Нобелевская премия за провинциализм, серость, любовь ко всему иностранному, мазохистское преклонение перед France Immortelle, премия эта была бы присуждена сегодняшней Италии.