Виктор Минут - Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Мне привелось прочесть в Буэнос-Айресе интересную книгу – отчет одного англичанина, капитана Хэда, командированного в 1825 году английской компанией Аргентинских серебряных приисков для обследования доходности этого предприятия. Капитан Хэд дважды пересек всю страну от Буэнос-Айреса до Мендосы и рисует мрачную картину внутреннего хаоса ее. Население группируется лишь у более крупных пунктов, где находит сравнительную безопасность. Вне их повсюду следы хозяйничанья индейцев. Одиноко стоящие трубы, полуразвалившиеся стены на местах некогда процветавших ранчо, неубранные трупы людей и животных обозначают пути следования диких орд. Наглость индейцев с исчезновением регулярных испанских войск, поддерживавших порядок в стране, доходила до того, что не один раз они были даже в расстоянии не более пяти километров от Буэнос-Айреса, и жители столицы дрожали за свою жизнь.

Отчет свой капитан Хэд заканчивает пророчеством, что недалеко то время, когда аборигены страны выбросят незваных пришельцев в тот океан, из-за которого они пришли. Весьма возможно, что предсказание это исполнилось бы, если бы среди атаманов вооруженных шаек caudillos не появился властолюбивый, энергичный человек, который сумел расправиться со своими соперниками и захватить в свои руки всю власть в стране. Приемы его были быстры и просты. Всех противящихся его воле, без различия ранга и общественного положения, будь то губернатор провинции, алькадо [195], епископ, простой скромный ранчеро, почтенный патер, богатый или бедняк, он расстреливал, не стесняя себя никакими формальностями суда. Благодаря этим мерам ему уда лось подавить междоусобицу и спасти страну от разгрома. В течение своей диктатуры он произвел около сорока экспедиций против непокорных индейцев, бóльшую часть их уничтожил, а остатки отбросил к северу в Чако и к югу в Патагонию. Дело было произведено настолько чисто, что в настоящее время в центральных штатах Аргентины не встретите ни одного чистокровного индейца, разве только в эскадроне Секуридад (вроде нашей конной полиции). Удалось ему отстоять Аргентину и от поползновений англичан, которые далеко были не прочь завладеть таким лакомым кусочком, каким был Буэнос-Айрес. До сих пор некоторые прибрежные здания города хранят следы ядер английского флота.

Но жестокий режим Росаса, полный произвол власти, бесправие и беззаконие, естественно, создали массу недовольных. Современники, стонущие под его железной десницей, конечно, не могли сознавать той косвенной пользы, которую он, бессознательно, по всей вероятности, судя по его характеру, принес стране, и ждали только благоприятного момента, чтобы сбросить его иго. Тем, которым удалось счастливо избежать смерти, спасались в соседний Уругвай. Там формировались партизанские отряды, вторгались на территорию Аргентины и поднимали бунт. Долгое время Росас с успехом боролся со своими врагами, наконец они осилили его, но судьба избавила его от той участи, которая неминуемо ожидала бы его противников в случае его победы: после поражения в решительном сражении он бежал на английский корабль, стоявший в гавани Буэнос-Айреса, и окончил свои дни в глубокой старости в Англии, в конце 70-х годов.

После падения Росаса в Аргентине началась более или менее правильная политическая жизнь, прерываемая кое-когда пронунциаменто, без которых, по-видимому, не могут обойтись романские республики Америки, но приемы Росаса, несмотря на их первобытную простоту, находили себе подражание даже в сравнительно недавнее время.

Известный скульптор, некто Бродский, показывал мне вылепленный им бюст одного аргентинского генерала, умершего в 1918 году, обессмертившего себя лаконической телеграммой. Подвиг его заключался в следующем. Губернатор одного штата не подчинился какому-то распоряжению конгресса; потребовалась интервенция центральной власти. В штат был послан упомянутый генерал с поручением урезонить строптивого сатрапа. Приехав в столицу штата, этот генерал отправился прямиком к губернатору и, войдя в его кабинет, не говоря дурного слова, застрелил его, после чего послал конгрессу телеграмму: «intervine» (прошедшее время от глагола interviner – произвести интервенцию).

Верхние слои общества, интеллигенция страны, внешним лоском своим старается походить на таковую Старого Света, но у нее недостает самого главного – традиций. Даже самые верхи – магнаты, владельцы необозримых земельных угодий и бесчисленных стад, в третьем, а то и во втором поколении происходят от простых гаучо (южноамериканский ковбой) или бывших соратников Росаса и его противников, и немалый процент индейской крови течет в их жилах. Несмотря на наличие университетов и высших технических заведений, невежество удивительное.

Вот пример.

В бытность мою в Буэнос-Айресе возник очередной слух, что в безлюдных болотах Патагонии местные охотники обнаружили какое-то животное неведомой породы. Кстати сказать, Аргентина богата ископаемыми останками допотопных чудовищ. Музей в Ла-Плате – богатая коллекция весьма сохранившихся костяков вымерших видов. Это, может быть, и создает почву для сенсационных слухов. Но дело в том, что само правительство заинтересовалось этим, и, невзирая на всю невероятность полученных сведений, командировало экспедицию для проверки их, которая, конечно, выяснила всю вздорность слухов. Но в то же время аргентинцы серьезно почитают себя передовым народом и культуртрегерами Южной Америки. Буэнос-Айрес называют вторым Нью-Йорком. Несмотря на нестерпимую жару в летнее время, никогда не позволяют себе надевать белой одежды, дабы не походить на колонию какой-либо метрополии.

Около года работал я у консула, стараясь приносить ему посильную пользу за ту помощь которую оказал он мне в моем безвыходном положении, но, откровенно говоря, работа эта несколько тяготила меня. Отношение консула ко мне не оставляло желать ничего лучшего, ни одного раза даже малейшим намеком не дал он мне понять мое подчиненное положение, напротив, даже стеснял меня своей предупредительностью и деликатностью; но самое функционирование консульства без законного правительства представлялось мне сомнительным. Консульские сборы шли на содержание консульства и, в частности, на мое собственное. Документы, выдаваемые консульством по произвольной таксе и иногда без твердых оснований, по словесному опросу просителей, представлялись мне не вполне законными. Правда, что другого выхода не было, и нельзя было отказывать русским эмигрантам в снабжении их личными документами, которые у них требовали местные власти, но я, выросший в рутине законности, трудно мирился с этим и все время присматривал себе какую-либо личную работу.