Амшей Нюренберг - Одесса — Париж — Москва. Воспоминания художника

Хайм Сутин родился в 1893 году в белорусском городе Смиловичи минской области. Первый опыт рисования он получил в Виленском художественном училище, где учился вместе с Кремнем у известного педагога, художника Рыбакова.

В Париж Сутин приехал в 1912 году. Жил, работал и голодал в знаменитом «Ля Рюше» (отеле для бедных художников). Увлекался художниками, примыкавшими к академическим группировкам. Как-то случайно ему попалось одно фальшивое полотно, на котором были изображены убитый заяц и миска крови. Полотно было насыщено творческим жаром и подписано «Ван Гогом», известным подделывателем работ великого голландца.

Сутину этот удивительный натюрморт настолько глубоко врезался в память, что художник несколько лет не мог освободиться от его влияния.

К этому времени относится и его дружба с итальянским живописцем Модильяни, под сильным влиянием которого он также долгое время находился.

В 1916 году Сутин вместе со своим товарищем Кремнем работает на юге Франции, в Пиренеях. Нищета, лютая, безнадежная, никогда вплоть до 1923 года не покидала Сутина, но он умел легко и весело ее переносить. Кремень мне рассказывал:

— Прихожу однажды в «Ля Рюш» к Сутину. Открываю дверь и вижу — на полу, на газетах спят Сутин и Модильяни. Спрашиваю: «Что случилось? Почему вы спите не на диване, а на полу?» — «Клопы заели», — с грустью ответил Сутин. Модильяни в то время уже считался королем па рижской богемы.

В 1923 году — покупка известным американским коллекционером его работ. И конец нищеты.

Художник Барт, горячий сутинист, мне рассказывал о своем «кумире»:

— Это был не только гениальный художник, но и большой философ. Он не любил много говорить, но то, что он говорил, пахло Рембрандтом. Да-да. Я его никогда не забуду, и все его мысли буду хранить в глубине своего сердца до конца жизни.

Будучи в 1927 году в Париже у моего друга, старого парижанина скульптора Мещанинова, я обратил внимание на висевшие на стене пять великолепных натюрмортов. По композиции, цвету и письму они очень напоминали работы Сутина. Я ему это сказал.

— Да, — ответил Мещанинов, — ты не ошибся. Это работы Сутина. Ранние.

Снимая их со стены и близко их показывая, он с гордостью сказал:

— Сутина я начал покупать первый, когда его еще не понимали. Барнесу тогда Сутин и не снился. Так что, друг мой, открывателем Сутина следует считать Мещанинова. Вернешься в Москву — расскажи об этом художникам.

— Да, — добавил он, — передай, что Сутин нежно любит Родину и мечтает в Москве устроить свою выставку и подарить им серию работ.

И, после молчания, прибавил:

— Может быть, его мечта сбудется… Он будет счастлив.

Приход в 1941 году немецких фашистов вынудил многих художников бросить свои мастерские и бежать из Парижа.

Сутин медлил, не веря, что фашисты долго продержатся во Франции. Но когда почувствовал, что смерть неотступно за ним ходит, — спрятался в тайной квартире французских друзей. Изнурительные скитания по чужим углам, нарушенный режим питания обострили его старую болезнь (язву желудка). Больницы находились под контролем фашистов. Врачей в Париже найти было невозможно. Лекарств у Сутина не было. Он очень страдал.

Умер он в Париже в 1943 году, совершенно обессиленный в неравной борьбе с тяжелой болезнью.

Эренбург рассказывал мне, что на его похоронах был Пикассо.

С Жозефом Бернаром я познакомился на выставке в парижском Осеннем салоне, где он рассматривал выставленную скульптуру. Узнав, что я художник из России, Бернар пригласил меня к себе. Просто дал адрес и сказал: «Приходите, когда пожелаете».

Я знал, что это большой мастер и что многие наши скульпторы у него учились. Через несколько дней я отправился к Жозефу Бернару. Он жил на Сите, Фальгер 7, и работал в большой мастерской, заполненной скульптурами. Были гипсы, серо-голубые мраморы, но больше всего охристые камни. На некоторых сидели голуби. Бернар протянул мне крепкую рабочую руку: «Не стесняйтесь, месье, ходите и смотрите». Это был человек среднего роста с седеющей бородкой и добрым лицом, одетый в длинный холщовый халат и берет.

Бернар работал преимущественно в камне. Работал без помощников. Сын каменотеса, он хорошо изучил ремесло отца, и это дало ему возможность овладеть мастерством скульптора. Подражать Бернару было трудно, так как большинство парижских скульпторов слабо владеют резцом и вынуждены прибегать к помощи финиторов. Бернар же работал, как каменотес, неустанно и ритмично. В 8 часов утра он уже был в мастерской, в 12 часов обедал, а в час дня опять стоял у станка или перед глыбой. И так до заката. Каждый день, каждый год. Малоразговорчивый, всегда приветливый, сдержанно улыбчивый.

Невольно вспоминаешь трудовую жизнь Родена. Вот что о нем писал Кокио: «Роден в Медоне (городок под Парижем) ложится рано, встает с зарей. Завтракает чашкой молока.

Роден занимал небольшой дом и все вокруг — и мастерская, и сад свидетельствовали о скромной жизни художника, равнодушного к роскоши. Его можно было видеть за завтраком у мелкого торговца вином, в обществе служащих и кучеров. Никакой аффектации, нескромности или гордости. Роден никогда не трубил о своих работах. Как одержимый, скромно работал в своей мастерской, зарывшись в глину.

— Скульптура — это терпение, — часто говорил Роден».

Я обошел всю мастерскую Бернара и был удивлен количеством законченных работ. Какой огромный, нечеловеческий труд! Особенно запечатлелись «Праздник виноградарей», «Певец» и «Памятник Михаилу Сэрве».

«Праздник виноградарей» — группа из четырех женских фигур (барельеф, мрамор). Это индивидуальные портреты позировавших ему работниц на винограднике. В их мускулистых руках, ногах и простых лицах была ярко выражена земная сила.

«Певец» (бюст, камень). Скульптору удалось передать динамику поющего человека. Открытый рот и полузакрытые глаза, внутреннее состояние певца. Выразителен силуэт бюста.

Но самое сильное впечатление на меня произвело крупное, возможно, лучшее произведение — «Памятник Сервэ». В этом памятник е Бернар показал умение чувствовать красоту декоративности камня и изобретательность в компоновке скульптурных групп. Композиция памятника доведена до совершенства законченности и простоты. Сила общего выражения форм непередаваема. В концепции замысла есть нечто вечное. Памятник носит на себе печать глубоко понятого человеческого тела и пейзажа, хотя последний, в сущности, отсутствует и выражается лишь отдельными массами и простыми плитами, но вы чувствуете дыхание природы во всей ее силе. От этого памятника веет свежестью полей, среди которых жил и страдал великий демократ Михаил Сервэ.