Алексей Лубков - Михаил Катков. Молодые годы

В планы Каткова не входило совсем забросить научную деятельность. Он полагал, что чиновничья должность, обеспечив его постоянным заработком, оставит достаточно времени для работы над диссертацией. Однако возможность совмещения государственной службы и науки сомнительно выглядела и с точки зрения доброжелательно настроенного попечителя Московского учебного округа графа Строганова.

Строганов, давно отмечая незаурядные ученые способности у Каткова, предвидел большое будущее своего подопечного и перспективы занять одну из кафедр Московского университета. Но для Каткова это означало — расстаться с Петербургом, с более или менее надежными чиновничьими перспективами и отправиться в Москву: найти жилье, взяться за диссертацию, надеясь, что усилия будут небесплодными и не оставят без копейки в кармане.

Итак, Катков решился: он переезжает в Москву.

Бывшая столица представляла собой «такую противоположность Петербургу, какую только можно представить. Меньше уличного шуму, не так бросаются в глаза бесчисленные униформы, — вспоминал английский путешественник, посетивший Москву в 1845 году. — В целом господствовал дух свободы, как будто жители города ощущали преимущества от того, что могут не жить в атмосфере двора и в непосредственном присутствии верховной власти» [366] Harrison R. Notes of a nine years' residence in Russia, from 1844 to 1853. London, 1855. P. 57–58. .

Мать Каткова поселилась у родственников, а сам Катков в районе Арбата у Хомякова, в чей дом он был вхож еще с юношеских лет благодаря своим друзьям по пансиону, а позже и по университету. Теперь Михаил Никифорович имел возможность ближе познакомиться с самим хозяином, главой славянофилов, врачом-гомеопатом, борцом с заразными болезнями, драматургом и поэтом, творцом своеобразной историософской концепции. «Хомяков же был человеком всесторонним по преимуществу, и вся многосторонность его знаний, его деятельности составляла в нем живое органическое целое» [367] Гильфердинг А. Ф. О филологической деятельности покойного А. С. Хомякова // Алексей Степанович Хомяков в воспоминаниях, дневниках, переписке современников. М., 2015. С. 146. . Для Герцена он — начальник «легкой кавалерии» славянофилов [368] Герцен А. И. Былое и думы // Герцен А. И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. 9. М., 1956. С. 152. , для С. М. Соловьёва — «самоучка, способный говорить без умолку с утра до вечера и в споре не робевший ни перед какою уверткою, ни перед какою ложью <���…>, скалозуб прежде всего по природе, он готов был всегда подшутить над собственными убеждениями, над убеждениями приятелей» [369] Соловьёв С. М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других // Соловьёв С. М. Собрание сочинений. Т. 18. М., 1995. С. 606–607. .

Первопрестольная Москва казалось выглядела вотчиной «славянской» партии, в отличие от европеизированного Петербурга. В салонах обсуждались идеи славянофилов. Здесь издавался погодинский «Москвитянин» «с особливой целью распространять здравые понятия о русской истории», заслуживший «одобрение всех русских корифеев» [370] М. П. Погодин — С. Г. Строганову, 9 февраля 1843 г. Цит. по: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. Т. 7. СПб., 1893. С. 76. . Многих судьба связала с Московским университетом. Так, виднейшие деятели славянофильского кружка были выпускниками Московского университета, где преподавали Михаил Петрович Погодин и Степан Петрович Шевырёв, «сиамские братья», как их называл Герцен, в глазах многих западников синонимичные славянофильству.

Известно, что С. П. Шевырёв происходил из провинциальной дворянской семьи. По окончании курса в Московском университетском благородном пансионе работал в архиве, а в 1833 году занял кафедру в Московском университете. Его страстью была древнерусская словесность. Эрудиция профессора заслужила высокую оценку И. В. Киреевского. Да и критически настроенный к нему Б. Н. Чичерин признавал полезными научные работы, которые тот задавал студентам и затем тщательно разбирал.

Шевырёв много писал для «Москвитянина». В 1841 году он выступил в журнале с программной статьей, утверждая, что умственное состояние Европы определяется сердцевиной духовной жизни, католичеством и протестантизмом. Оба эти религиозные направления свидетельствовали о болезни Запада и породили крупнейшие события новой европейской истории: Реформацию в Германии и революцию во Франции. Последним доказательством разложения Европы стало появление гегельянства, влиянию которого русское общество могло противопоставить христианское мировоззрение, проникнутое «чувством государственного единства России» и «сознания нашей народности» [371] В этом перечне некоторые исследователи усматривали уваровскую триаду: православие, самодержавие, народность. Подробнее см.: Левандовский А. А. Т. Н. Грановский в русском общественном движении. М., 1989. С. 79–80. .

Шевырёв категорически не принимал философию Гегеля и гордился своим шеллингианством. Здесь, казалось бы, возникала почва для сближения с Михаилом Катковым, почерпнувшим из уст самого Шеллинга представления о новейшем этапе развития его философской системы. Однако Катков не разделял позицию Шевырёва [372] Цимбаев Н. И. Славянофильство: из истории русской общественно-политической мысли XIX века. М., 2013. С. 409–410. . Вероятнее всего, она не была ему близка. В 1841 году, еще во время пребывания в Германии, он презрительно характеризовал «старых русопетов», призывая издателя «Отечественных записок» Краевского «дать отвод этому глупому русопетскому направлению» и показать, что «в Европе жизнь не сохнет и не гниет» [373] Цит. по: Сементковский Р. Михаил Катков, его жизнь и литературная деятельность // Воспоминания о Михаиле Каткове. М., 2014. С. 545–546. . В свою очередь Шевырёв критиковал тех, кто избыточно следовал за гегелевскими схемами, в том числе Грановского с его публичными чтениями. Именно в противостоянии Шевырёва и Грановского исследователи видят часто конфликт «старой» и «новой» профессуры той эпохи [374] Вместе с Погодиным и Каченовским Шевырёв причисляется к «обломкам старой профессуры». См., например: Запольский М. В. Из истории общественных течений в России. Киев, 1910. С. 282. А. А. Левандовский также исходит из концепции противостояния охранителей-уваровцев, обращенных в прошлое, и молодой прогрессивной профессуры, в частности Т. Н. Грановского. См.: Левандовский А. А. Т. Н. Грановский в русском общественном движении. Гл. 2. М., 1989. Мысль восходит к противопоставлению «уваровских» и «строгановских» профессоров в воспоминаниях С. М. Соловьёва: Соловьёв С. М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других // Соловьёв С. М. Собрание сочинений. Т. 18. М., 1995. С. 570–572, 632–633 и др. .