Сергей Беляков - Парижские мальчики в сталинской Москве [litres]

Сидеть в темном бомбоубежище, дышать испарениями немытых тел и запахом пудр-клозета многим очень быстро надоело. Самые смелые уже привыкли к бомбежкам и не спешили в убежище даже после сигнала воздушной тревоги. Убьет так убьет, значит – судьба. Мур был одним из таких москвичей. Первую бомбежку он пересидел в убежище, но потом, случалось, оставался у себя в комнате. Пока тетя Лиля с подругой Зинаидой Ширкевич сидели в подвале, Мур писал дневник или читал любимого Поля Валери. Впрочем, в начале октября немцы Москву не бомбили. Всю свою авиацию они бросили против советских армий, окруженных в котлах под Вязьмой и Брянском. В Москве еще не знали о трагедии на Западном фронте, но тревога в городе постепенно нарастала. Фронт всё приближался, город стал почти прифронтовым.

“За спиной Пушкина расселилась странная семья невиданных зверей – аэростатов, они заняли весь бульвар до памятника Тимирязеву, – вспоминала Лидия Либединская. – По утрам они мирно дремали на газонах, потом девушки в пилотках и военных гимнастерках водили их на поводу по улицам: аэростаты плыли над тротуарами, медлительные, важные и непонятно-послушные. А вечером, когда золотая летняя заря гасла и всё не могла погаснуть над темной, без единого огня Москвой, аэростаты поднимались в небо, их было многое множество, небо казалось испещренным телеграфными черточками и тире – аэростаты несли караульную службу…” 10191020

Временно ослабили светомаскировку. В темные ночи и длинные осенние сумерки полная темнота на улицах опасна: прохожий не увидит трамвая, преступник сможет незаметно подойти к жертве и т. д. Поэтому фары трамваев и машин гасли теперь только после объявления воздушной тревоги. Но город всё равно жил в сумерках, лампочки горели вполнакала – экономили электроэнергию: “Едва узнаваемые, погруженные в холодную темноту улицы, насквозь продутые октябрьским ветром, пахли инеем, недалеким снегом…” 1021

При этом работали столичные кинотеатры, и даже многие театры еще не эвакуировались и давали представления. В кино шли оборонные фильмы и киносборники: “Героическая оборона Одессы”, “Борьба с вражескими танками”, “Вступление советских войск в Иран” (забытый сюжет отечественной истории) и даже “Лондон не сдастся”. В аннотации к последнему фильму говорилось: “Фильм показывает, как мужественные лондонцы защищают свой любимый город от фашистских пиратов”. Кто бы мог поверить в такой фильм с такой рекламой на советском экране еще год назад… Показывали фильм о “разгроме гитлеровских полчищ под Ельней”. В октябре 1941-го бои на Ельнинском направлении преподносили как большую победу. И правильно делали: в дни беспрерывных поражений ценен даже маленький успех.

Но москвичей не только настраивали на борьбу, но и, насколько возможно, развлекали. “Первый детский” показывал замечательный довоенный фильм “Вратарь”, кино всё же о спорте, несмотря на обилие военных коннотаций. Во второй половине октября, когда положение на фронте казалось вовсе отчаянным, кинотеатры демонстрировали всё больше довоенных развлекательных фильмов. Зрители снова шли на “Большой вальс”, на “Девушку с характером”, на “Музыкальную историю”.

В октябре 1941-го состоялась даже кинопремьера – фильм Григория Рошаля “Дело Артамоновых” (по роману Максима Горького). Фильм не слишком удачный, но его показывали в “Ударнике”, в “Первом”, “Колизее”, “Москве”, в кинотеатре парка Горького и воспетом Ильфом и Петровым Центральном ДК железнодорожников. Мур этот фильм посмотрит, как посмотрит и свою любимую музыкальную комедию “Антон Иванович сердится”. Ее показывали в “Метрополе”.

Впрочем, в начале октября Мур мог пойти не только в кино, но и в театр.

4 октября в Малом театре давали “Стакан воды”, 5-го шла инсценировка “Евгении Гранде”. Во МХАТе в тот же день можно было посмотреть “Анну Каренину”, 5-го утром – “Пиквикский клуб”, днем – “Школу злословия”. Многие (но, что удивительно, не все) театры заменили вечерние спектакли дневными, потому что вечером из-за светомаскировки играть было бы невозможно. В репертуаре московских театров появилось много военно-патриотических постановок. В Камерном театре – “Адмирал Нахимов”, в театре Вахтангова – “Фельдмаршал Кутузов”, в театре имени Моссовета поставили пьесу Кочеткова и Липскерова “Надежда Дурова”. Зато музыкальные театры по-прежнему радовали московского зрителя веселыми опереттами. “Сильва” и “Свадьба в Малиновке” в Московском театре оперетты, “Прекрасная Елена” и “Корневильские колокола” в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Имре Кальман, Жак Оффенбах и Робер Планкетт были в такое время, быть может, самыми востребованными композиторами. Зрители шли посмотреть на артистов в красивых костюмах и платьях, послушать легкую музыку, посмеяться глупым, но милым шуткам опереточных комиков и простаков. В холодной октябрьской Москве, переполненной самыми тревожными слухами, музыкальные комедии заставляли на время забыться, стряхнуть с себя дневные заботы, преодолеть страх, избавиться хоть ненадолго от ужаса первого военного года. Больше того – 29 октября в Москве откроется мюзик-холл. Настоящий мюзик-холл с репертуаром будто из другой жизни! Танцующие девушки, клоуны Бим и Бом…

11 октября Мур успел побывать на предпоследнем спектакле Большого театра – опере Чайковского “Черевички”. Постановка новая (премьера состоялась в январе 1941-го), успешная и в стилистике тогдашнего Большого театра – яркая, праздничная. Парубки в шароварах. Дивчины в красочных украинских нарядах… В 1942-м этот спектакль получит Сталинскую премию.

Мур прежде не слушал этой оперы, а пришел, вероятно, привлеченный не столько гоголевским сюжетом (“Ночь перед Рождеством”), сколько именем любимого композитора. Увы, “Черевички” ему не понравились: “…хорошего – из музыки – только дуэт Беса и Солохи в 1-м действии и танцевальная музыка к приему во дворце в действии третьем. Всё же остальное – несерьезно”. 1022

Кроме того, Мур успел побывать на открытии сезона в зале имени Чайковского Московской филармонии и снова записаться в Библиотеку иностранной литературы. Народу там было немного, но сотрудники не только выдавали читателям книги, но и устраивали новые выставки. В октябре еще действовала выставка, открытая 21 сентября – к семидесятилетию Герберта Уэллса. На специальном стенде разместили первые издания “Машины времени” и “Пищи богов”. Рядом с ними – щипцы для тушения бомб-зажигалок. Под портретом Уэллса поставили ящик с песком.

Мур приехал в Москву в тяжелое время, к тому же крайне неблагоприятное для бывших эвакуированных. Удивительно, что ему вообще удалось получить пропуск в Москву. Скажем, Мария Белкина в 1942-м будет пробираться в столицу нелегально. Ее провезет в автомобиле военный летчик, генерал, Герой Советского Союза и начальник Высшей офицерской школы ночных экипажей дальнебомбардировочной авиации Иван Тимофеевич Спирин. Но и ему придется замаскировать женщину: Мария ляжет на заднее сиденье, сверху ее накроют генеральским полушубком. Когда Белкина в другой раз попытается проникнуть в Москву, ее арестуют. Муру в 1941-м, очевидно, помогли с пропуском Хмара и Асеев.