Нина Аносова - Пока еще ярок свет… О моей жизни и утраченной родине [litres]

Мы вышли, каждый снова взял свой чемодан, и зашагали по узкой тропинке вниз по склону. Моросил дождь. После нескольких часов ходьбы мы продрогли. Я чувствовала струйки холодной воды, текущие по моей спине. Мы шли гуськом, глядя под ноги, по возможности обходя лужи и большие камни. Наташа шла впереди меня широким шагом, как всегда, бодрая и прямая, однако я видела, что чемодан бил ее по лодыжкам на каждом шагу и она часто меняла руку.

Издали мы увидели грузовой поезд, стоящий у длинной платформы. В вагоны садились люди, но неизвестно было, скоро ли он отправится. Они со страхом думали, не проникли ли уже красные на юг и не лучше ли будет остаться на месте, потому что красные безжалостно расстреливали тех, кого считали дезертирами.

С трудом забравшись в товарный вагон, мы уселись на пол, радуясь возможности отдохнуть после изнурительного перехода. В противоположном углу на соломе лежал совсем молоденький мальчик. Одет он был в солдатскую шинель. Возле него сидел высокий худощавый офицер с рукой, обмотанной грязной повязкой.

Видя, что мы смотрим на мальчика, офицер прошептал: «Тиф». Потом он рассказал нам, что госпиталь, где они залечивали свои раны, был окружен красными и не мог быть вовремя эвакуирован; те, кто мог идти, ушли пешком, не зная, куда и в каком направлении податься. Он увидел этого мальчика, лежащего в придорожной канаве и бредившего, заставил его подняться и дотащил до поезда.

– Это ребенок. Какие страдания! Кто придумал брать в армию таких детей? Ему едва ли есть шестнадцать. Какая жалость!

Он продолжал ворчать, время от времени вливая несколько капель воды в потрескавшиеся губы больного, с бесконечной нежностью поддерживая его голову. Темнело. При свете фонаря, что зажгли на платформе, мы смогли лучше рассмотреть мальчика: он был красным от лихорадки, блестящим от пота, мокрые волосы прилипли вокруг его мальчишеского лица.

Офицер говорил без остановки, несомненно, ему трудно было так долго находиться в полумраке вагона, и тишина тяготила его. Промокшая одежда мешала нам, но было слишком холодно, чтобы ее снять. У нас стали чесаться шеи, ноги и руки. «Вши, – сказал офицер, – весь вагон ими кишит». Мы с ужасом смотрели на грязный и плохо пригнанный пол вагона. Эти вши были настоящим бедствием, их называли «платяные вши». Они поселялись в складках одежды и, особенно, в проймах, вызывали покраснение и зуд. Они были заражены тифом.

Мои ноги, воспаленные и отекшие от долгой ходьбы, горели. Я хотела снять туфли, но папа сказал, что лучше оставаться в них. Если бы нам внезапно пришлось сойти с поезда, мы потеряли бы много времени, снова обувая наши распухшие ноги.

Постепенно наш вагон наполнился людьми, но никто не знал, отправится ли когда-нибудь поезд. Время от времени кто-нибудь спрыгивал на землю, чтобы убедиться, что локомотив все еще под парами. Когда поезд начал двигаться, все перекрестились, и на этот раз, я полагаю, с большой набожностью, потому что воистину доверились милости Божией.

Рядом со мной сидела пара с маленьким ребенком. Женщина была очень молодая, красивая, стройная и изящная; он, напротив, некрасивый и простой; у него был сломан нос. Мне показалось, что у него пробивалась седина.

Женщина положила своего ребенка в большую картонную коробку с шалью. Она поддерживала ее рукой, чтобы та не соскользнула от тряски вагона, но сама она так устала, что ее голова постоянно падала на грудь, и каждый раз она просыпалась от толчка. Я сказала ей: «Устраивайтесь удобнее, положите голову мне на колени, а я подержу ребенка». Она поблагодарила меня с облегчением, доверила мне ребенка и тотчас заснула. Ритмичное постукивание колес пробудило во мне воспоминания о других путешествиях, и моя жизнь представилась мне вдруг вереницей перемещений: едва я укоренялась на новом месте, как мне нужно было уезжать. А теперь я даже не знала, куда иду. Возможно, так будет всегда, может быть, и в будущем меня всегда будет кидать с места на место.

Мы ехали медленно, с продолжительными остановками. Так длилось почти два дня, и мы в конце концов познакомились со всеми пассажирами вагона. В какой-то момент поезд остановился в поле. Послышались призывы, шаги людей по земле взад и вперед, стук в двери вагонов: тех, кто может, просили помочь из ограды сожженного хутора нарубить дров для локомотива. Почти все мужчины вышли и направились к локомотиву. Свежий воздух из открытой двери разбудил ребенка. У его мамы больше не было чистого белья на смену, и кто-то дал ей вместо пеленки рубашку.

Молодая женщина рассказала нам свою печальную историю: ее первый муж, офицер, был расстрелян большевиками в то время, когда она ждала ребенка.

Она поклялась вырастить своего ребенка, чего бы ей это ни стоило. Оставшейся в одиночестве, без денег, в городе, где жизнь была полностью перевернута вверх дном, ей представился единственный выход: выйти замуж за человека, который сейчас является ее мужем. Он заботился о ней до рождения ребенка, а потом обещал отвезти ее за границу к ее отцу, который занимался торговлей на экспорт и накопил крупную сумму денег. Она сказала, что за границей в один прекрасный день бросит своего второго мужа. Когда он вернулся, я заметила, что он был очень предупредителен с молодой мамой и смотрел на нее восхищенными и покорными глазами преданной собаки. Я начала постигать весь трагизм жизни, ее печали, ее предательства, ее невидимые драмы и ложь.

Во время поездки в наш вагон сели и другие пассажиры, так что пришлось прижаться друг к другу, чтобы можно было закрыть раздвижную дверь.

Всякий раз, когда поезд останавливался на станции, люди стучали в дверь и через щель над полом пытались увидеть, что происходит внутри. У нас было так тесно, что не было никакой возможности позволить им войти. Они проклинали нас, упрашивали и пытались открыть вагон силой. Мужчины из вагона блокировали дверные ролики каблуками сапог, чтобы ее [дверь] не взломали. Кто-то предположил, что, может быть, мы могли бы взять еще одного или двух человек, но ему ответили, что это было бы опрометчиво; приоткрыв дверь при нашей тесноте, мы не смогли бы ее больше закрыть, а в случае драки при отправлении поезда мы могли бы вывалиться на дорогу. Сквозь щели в двери мы видели людей, бегающих от вагона к вагону, умоляя позволить им войти. Наш поезд был, вероятно, их последним шансом. Другие устраивались на крышах вагонов. В момент отправления их заставляли спуститься, крича: «Немедленно спускайтесь, вы убьетесь, вас снесет в первом же туннеле». Ребенок плакал, его мама говорила, что он голодный, потому что у нее не хватает молока. Больной тифом мальчик бредил. Меня охватило полное безразличие, голова была пустой, мне казалось, что мы ехали так несколько недель. Небольшое количество еды, которое мы могли захватить с собой, закончилось, и мы были голодными. Люди жаловались на головную боль и головокружение: симптомы тифа.