Кадзуо Кобаяси - Валерий Гергиев. Симфония жизни [litres]

«Кармен», «Отелло», «Макбет», «Катерина Измайлова» – исполнение этих шедевров предполагало огромную ответственность. Вдобавок Гергиев в качестве извинения за отмененные гастроли предложил Японскому филармоническому оркестру сделать концертное исполнение оперы Рихарда Штрауса «Саломея» совместно с солистами Мариинского театра.

За деятельностью Валерия тогда уже следили во всем мире, и даже многие японские коллективы, включая Симфонический оркестр NHK, мечтали выступить с ним на одной сцене. Из множества вариантов он выбрал Японский филармонический оркестр – результат этого сотрудничества оказался грандиозным. Концерт прошел с большим успехом, что вызвало немалую радость в филармоническом оркестре и окончательно растопило лед в их отношениях. Эту историю я люблю за то, что в ней отражается характер Валерия, а также великая сила музыки.

То, что благодаря невским мостам я имел возможность до рассвета общаться с маэстро, иначе как большой удачей не назовешь. Та оживленная беседа стала отправной точкой нашей дружбы, которая длится вот уже четверть века. На вопрос о том, как он, молодой музыкант, чувствовал себя после назначения главой Кировского театра, Валерий ответил:

– С приходом Горбачёва народ стал мечтать о демократии, совершенно не понимая смысла этого слова. Все ждали, что в одночасье настанет новая эпоха, когда на самом деле всю страну ожидали тяжелые испытания. Да, теперь деятели культуры могли не согласовывать с партией каждую оперную постановку, как это было раньше, однако многие привычки времен развитого социализма еще сохранялись.

Ленинград, в котором всегда было много театров, наряду с Москвой являлся и политико-экономическим центром страны, а ленинградские партийные руководители считались властителями второго порядка. До прихода Горбачёва таким властителем на протяжении более десяти лет был первый секретарь Ленинградского обкома Григорий Романов.

Наверное, любой, кто услышит эту фамилию, первым делом вспомнит о царской династии, которая в течение трех веков правила Россией, однако этот человек не имел совершенно никакого отношения к императорской семье. Впрочем, замашки у него были самые что ни на есть царские: поговаривают, что для своих семейных застолий он сначала использовал посуду из запасников Эрмитажа, а потом бил ее. Это был отвратительный тип. В 1985 году он проиграл Горбачёву борьбу за кресло генсека и был вынужден уйти в отставку, так что теперь о нем уже никто даже не вспоминает.

На посту первого секретаря Ленинградского обкома его сменил Юрий Соловьев, который, как считается, даже интересовался культурой и искусством. Строго говоря, важность этих вещей осознавал не столько сам Соловьев, сколько люди из его ближайшего окружения: по всей видимости, они-то и посоветовали ему встретиться с «молодым человеком по фамилии Гергиев, которого избрали художественным руководителем Кировского театра». Неудивительно, что Соловьева заинтересовал Гергиев: ведь в театре, где служит большое количество народных и заслуженных артистов, кандидатуру Валерия поддержали восемьдесят пять процентов сотрудников.

Первый секретарь обкома Соловьев пригласил Валерия к себе в кабинет. При Романове Гергиев получил бы «вызов», но теперь его именно что «пригласили». Времена и впрямь изменились. Место встречи – здание Смольного, которое было построено при Екатерине II для Института благородных девиц. Этот дворец сыграл большую роль и во время Октябрьской революции.

Когда Валерий вошел в кабинет, первый секретарь лишь мельком взглянул на него и продолжил заниматься своими делами. Спустя некоторое время он спросил:

– А что случилось с Гергиевым? – очевидно, он просто не поверил в то, что такой молодой человек мог быть избран главой Кировского театра – оплота русской культуры.

– Это и есть Гергиев, – сказал подчиненный, вошедший в кабинет.

– Такой молодой?! – изумился Соловьев.

Валерий вспоминает, что тогда он, молодой и здоровый, действительно мог сойти за юношу.

– И чем же вы, такой юный, собираетесь заниматься? – первым делом спросил Соловьев.

Тогда Гергиев в подробностях описал ему все свои задумки:

– До сих пор я много занимался Чайковским, поэтому теперь плотно возьмусь за Мусоргского, Прокофьева и Шостаковича. А после некоторой подготовки – еще за Моцарта и Штрауса.

Услышав такое количество великих имен, первый секретарь спросил с некоторым удивлением:

– Вы полагаете, что сможете успешно справиться со всей этой работой?

Гергиев и сам отлично понимал, какое смятение его проекты могут посеять в обществе, которое боялось всего нового и предпочитало доверять общепризнанным авторитетам, поэтому сомнения Соловьева не показались ему безосновательными. Он объяснил свои намерения следующим образом:

– У меня и в мыслях не было создавать неприятности. Я лишь хочу выполнять как можно больше интересной работы. А когда погружаешься в дело с головой, тебе уже не до диверсий. Я не собираюсь увольнять кого-либо из театра, провоцировать общественные волнения или разногласия.

Соловьев отнесся к словам Гергиева с интересом, однако сам маэстро считает, что тот поверил ему только наполовину. Мир музыки пропитан духом конкуренции и зависти. Ни оперные солисты, ни дирижеры даже не разговаривают со своими соперниками. А в театре любой сотрудник для тебя – конкурент. Напряженные отношения могут сложиться даже с друзьями, работающими в других жанрах, а уж что происходит внутри балетных трупп… Когда в этом царстве злобных духов кто-то пытается сделать большую работу в короткий срок, «волнений и разногласий» просто не миновать.

– И что же вы предприняли? – спросил я у Гергиева. В ответе на этот вопрос кроется ключ к пониманию его рабочего метода. Как и было сказано в разговоре с Соловьевым, маэстро приступил к реализации своих многочисленных проектов, благодаря чему у всех в театре появилась какая-то занятость. Сотрудники, до сих пор роптавшие на то, что им недостаточно работы, теперь говорили, что ее слишком много. Все боялись, что не успеют подготовиться к премьере.

– Люди старой закалки не привыкли работать в таком темпе и считали, что на репетиции выделялось слишком мало времени. Как и следовало ожидать, некоторые заявили, что не могут так продолжать. Речь идет о настоящих оперных звездах, народных и заслуженных артистах СССР. Вот что я им ответил: «Я в любом случае прошу вас репетировать. А если не будете успевать, мы попросим кого-нибудь другого спеть вместо вас».

Самоуверенность, с которой Гергиев это говорил, объясняется тем, что у него на примете действительно была одна молодая, но весьма способная солистка. Он поставил на нее все и сказал ей: