Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Венедикт Ерофеев после ухода из ОЗПИ последовал совету Платона: «Человек — игрушка Бога. Надо жить, играя». Вот что имел в виду древнегреческий философ: без игры жизнь безотрадна и скучна, но, играя, надо знать, что Бога не переиграешь. Чего уж тут без толку суетиться! В одном из блокнотов 1966 года Венедикта Ерофеева, на что обратили внимание авторы книги «Венедикт Ерофеев: Посторонний», о том же самом сказано другими словами: «Великолепное “всё равно”. Оно у людей моего пошиба почти постоянно (и поэтому смешна озабоченность всяким вздором). А у них это — только в самые высокие минуты, т. е. в минуты крайней скорби, под влиянием крупного потрясения, особенной утраты. Это можно было бы развить» 27.

Можно пересчитать по пальцам те значительные события, которые произошли в личной жизни Венедикта Ерофеева до 10 ноября 1974 года, когда он наконец-то обрёл постоянную крышу над головой в центре Москвы, в проезде Художественного театра, в доме 5, в квартире 36. Это учёба в четырёх высших учебных заведениях, женитьба, рождение сына, написание и издание в Израиле поэмы «Москва — Петушки». Кажется, всё. А вот людей, с которыми он близко сталкивался в течение того же времени, было столько, что не каждый запомнит. Невозможно пересчитать, сколько он их встретил и в этих учебных заведениях, и в своих постоянных перемещениях по Советскому Союзу.

Какая неведомая сила вышвыривала Венедикта Ерофеева из одного места учёбы и перемещала в другое? По убеждению Владимира Муравьёва, его друг менял институты из-за отсутствия жилья и непреодолимого желания набраться побольше знаний: «Он вообще мечтал весь век учиться, быть школьником или сидеть с книжечкой в библиотеке. Потом ему часто снилось, что он опаздывает на экзамен. Веничка говорил: “Я придумал ещё раз поступать. Как ты думаешь, мне немецкий нужно подгонять?” Я отвечал: “Ну, давай проверим. — Нет, вполне пристойный уровень”. И он поступал куда-то ещё с полным блеском» 1.

На то, что сказал Владимир Муравьёв, не возразишь. Но это одна и не самая существенная из причин искусной маневренности охочего до знаний школяра. Да и с какой стати было ему набираться ума-разума в нескольких учебных заведениях, а не остановиться на одном-единственном пединституте и в конечном счёте успешно его окончить? Тем не менее он постоянно думал о том, какой бы новой и неожиданной вольностью, не обязательно идеологической, спровоцировать руководство последующего учебного заведения на своё отчисление. Создаётся впечатление, что изгнания из трёх педагогических институтов доставляли ему истинную радость и укрепляли веру в своё предназначение свыше — описать современную жизнь, но так, чтобы небеса содрогнулись!

Тот же Владимир Муравьёв докопался до основных причин подобного непостоянства своего друга в выборе формы и места для получения образования и, соответственно, проживания. Он изложил их, пусть и в пространной форме, в предисловии к собранию сочинений Венедикта Ерофеева в двух томах:

«...До самого недавнего времени в советской России обозначились примерно три жизненные позиции — можно было либо целиком вписаться в социалистический образ жизни, либо обустроиться в нём на особых правах — то ли начальником, то ли блатным, то ли отечественным иностранцем: словом, отыскать, что называется, “экологическую нишу”, либо же стать “третьим лишним”, вроде известного тунеядца Иосифа Бродского. Правда, Бродский, как и его лирический герой, рано возымел социальный статус поэта и таким образом явочным порядком перешёл во вторую из означенных категорий. <...> Задним числом и особенно из “прекрасного далёка” иной раз казалось, как тому же Бродскому из Америки, будто в СССР так-таки можно было пребывать в стороне от советской действительности. На самом деле этого было никак нельзя; но притворяться, будто живёшь в “некотором царстве”, и вести себя так, словно “ничего этого нет”, — пробовали, и порой небезуспешно.

Такая страусиная игра в прятки с реальностью делала человека нравственно невменяемым, а вдобавок означала ещё и подмену жизни, утрату её исторического смысла и места собеседника на пиру у “всеблагих”, как выражался в молодости Фёдор Тютчев. Он утверждал, что “счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые”, потому что “счастливец” приглашён и призван, он — “высоких зрелищ зритель”. Стихотворение, как известно, о Цицероне, который был отнюдь не просто “зрителем зрелищ”, а их активным участником и даже организатором.

Вот и для Ерофеева дело было не в том, чтобы укрыться или спастись от советской действительности; он снова и снова разыгрывал своё пришествие в неё — перефразируя Маяковского, “бросался в коммунизм с небес поэзии”, нырял в повседневность, стараясь как можно полнее оценить её обыденно-ритуализованное безобразие и распознать в нём мистериальное действо, сделавшись его соучастником и в то же время наблюдателем» 2.

Художник-концептуалист Илья Иосифович Кабаков в документальном фильме «Кабаковы: в будущее возьмут не всех» (2015) о своём ощущении советской жизни высказался беспощаднее, чем Владимир Муравьёв: «Ощущение непромытого мира, который бесполезно промывать и чистить, присутствовало и в моей мастерской. Мусор — это субстанция советской жизни»; «Образ мусора — знак советской жизни, как и коммунальной квартиры». С той же неприязнью он высказался о людях, которые настолько свыклись с этой жизнью, что ничего иного, кроме неё, для себя не хотели: «Я их ненавидел. Это для меня была чужая порода зверей. Другой антропологический тип» 3.

Представление о том, что такое «жизнь как у всех», Венедикт Ерофеев изложил в повести «Записки психопата» в диалоге персонажа, прототипом которого был сам автор, и Ани Бабенко. По основной профессии она — каменщица, а для приработка в свободное время — потаскушка:

«[Аня]. Послушай, ну вот что тебе нужно — ну тебе сейчас девятнадцатый год, предположим. Будет тебе девятнадцать — будешь увиваться за девками. В 26 лет женишься, отработаешь век свой на пользу государства, воспитаешь детей... Ну, и умрёшь тихонько без копейки в кармане.

[Ерофеев]. И неужели ты считаешь это образцовой жизнью?

[Аня]. Нну-у... образцовой — не образцовой, по крайней мере, все так живут. И ты проживёшь точно так же.

[Ерофеев]. Извиняюсь, сударыня, если бы я знал, что у меня в перспективах — обычная человеческая жизнь, я бы давно отравился или повесился.

[Аня]. Давно надо бы.

[Ерофеев]. Да, конечно. Однако же я всё-таки живу. Ну, вот ты, Анечка, тебе девятнадцать лет — мне всё-таки интересно знать, что у тебя сейчас в голове.