Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Венедикт Ерофеев не шёл против совести и ни к кому не приспособлялся, когда решил примирить своих любимцев Ницше и Розанова.

Ирина Скоропанова объясняет, чем вызвано это его намерение: «Ницше дал герою “Благовествования” крылья, Розанов оправдал слабость, посох-опору на жизненных дорогах: Христа — “слёзы человеческие”. Воздействие Розанова в “Москве — Петушках” уравновешивает воздействие Ницше как защитника жизни, критика моноцентризма (рациоцентризма), теологоцентризма, но ниспровергателя христианства. Венедикт Ерофеев на плюралистически-релятивистской основе примиряет Ницше и Розанова, трансформирует определённые положения их философии в духе постмодернизма. От Ницше идёт переоценка ценностей, враждебных жизни, отрицание исторического фатализма, восприятие мира как дионисийского хаоса. Мысль Розанова: “...нежная идея переживает железные идеи. <...> Истинное железо — слёзы и тоска”, — оказалось потому столь важной для писателя, что наложилась на опыт XX столетия с его господством “железных идей”, опасных, как показало время, для самого существования человечества, и выразила потребность опереться на непреходящие ценности, обеспечивающие продолжение жизни» 14.

Почти одновременно с предполагаемым изданием эссе о Розанове в журнале «Вече» Венедикт Ерофеев подарил своё новое произведение редакторам другого машинописного самиздатовского журнала «Евреи в СССР», который выпускали Александр и Нина Воронель. Напечатать им его не пришлось, потому что вскоре после проведённого в их доме обыска ерофеевская рукопись вместе с другими материалами была конфискована сотрудниками КГБ. Венедикт Ерофеев появился в квартире Воронелей впервые. Не один, а с Борисом Сорокиным и поэтом Вячеславом Лёном. За день до их прихода единственный сын Александра Владимировича и Нины Абрамовны Воронелей Владимир улетел в Израиль. В день отъезда из СССР ему исполнился 21 год. После его дня рождения и проводов на родину предков осталось много выпивки.

После выезда из СССР Нина Воронель написала немало книг [339]. В одной из них «Без прикрас. Воспоминания» есть глава «Веня Ерофеев и Василий Розанов». В ней она описывает Венедикта Ерофеева, как она его восприняла за два дня общения с ним и что ему предрекла в будущем.

Эссе о Розанове, прочитанное Венедиктом Ерофеевым, по словам хозяйки дома, бархато-переливчатым баритоном с ласкающими слух басовыми полутонами, совпало с её удручённым психологическим состоянием: «Веня прочёл: “Душа моя распухла от горечи, я весь от горечи распухал, щемило слева от сердца, справа от сердца тоже щемило”. И я поняла, что это обо мне» 15. Перед Ниной Воронель предстал Иван-царевич из сказок её детства. И она сказала Ивану-царевичу: «Почему никто не предупредил меня, что вы — такой красивый?» 16

Среди литературоведов широко распространён взгляд на эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика» как на комментарий к поэме «Москва — Петушки». Поэтому вполне уместно, что изящное повествование «Веня Ерофеев и Василий Розанов» Нины Воронель композиционно было выстроено как пародия на самое знаменитое произведение Венедикта Ерофеева. Из всего многообразия мыслей, которыми изобилует поэма, хозяйка гостеприимного дома сосредоточилась на самой поверхностной. А именно на той, что алкоголизм неминуемо приводит к неразборчивому сексу. Что на это возразишь? Бывает, что подобное с людьми случается, а бывает, что они уходят в себя, как в монастырь.

Нина Воронель выделила основные предпосылки и этапы сползания Венедикта Ерофеева, как ей представляется, на скользкую дорожку порока и разврата, осторожно уподобив его ненавистному ей Василию Розанову: «Крошечное Венино эссе гораздо больше рассказывает о его авторе, чем о Розанове, а ведь Розанов стоит рассказа, — он был, мягко говоря, не ординарный» 17; «Эксцентрик-Розанов посвятил любви много строк и сил: ведь он был не алкоголик, а сластолюбец. Наверное, тем и восхитил он Веню — полной несхожестью, полярно противоположным зарядом» 18; «И далёким знанием знает Глазница мира обо мне и бережёт меня. И даёт мне молоко и в нём мудрости огонь. Вот этой-то мудростью, почерпнутой из молока, прельстил Розанов Веню. Тот почуял за неровными, несобранными строками розановских сочинений другую, ничем не похожую на свою, жизненную стихию. Венина тусклая в трезвости душа, всё чаще страдающая от краткости алкогольных просветлений, потянулась к полной жизненных сил эротической ауре сластолюбца» 19.

Нина Воронель нагадала Венедикту Ерофееву неминуемую деградацию его души. К счастью, отечественные Сивиллы своими пророчествами никогда не попадают в яблочко. С какой стороны ни посмотришь, а СССР и даже нынешняя Россия это всё-таки не Древняя Греция! Один только Андрей Амальрик однажды предвозвестил распад СССР, находясь за границей. Накликал на нашу бедную голову. И то надо признать, что с хронологией он всё-таки малость напортачил.

О ерофеевской душе в отличие от его тела не стоило беспокоиться. С ней у него всегда было всё в порядке. Она, как, например, у Василия Розанова, никакими особыми вывертами о себе не напоминала.

Но хватит об этом. Как говорят, мы предполагаем, а Бог располагает. Лучше вернусь к описанию того, как в течение двух дней Нина Воронель и её муж общались с Венедиктом Ерофеевым и Василием Розановым.

Начался питейный марафон. Гости «перестали тесниться в дверном проёме и сразу оказались в нашей малометражной кухне, где стол был уставлен батареей спиртного из сертификатного магазина, и выпили по первой и тут же, не останавливаясь, по второй» 20.

Темп выпиваемого набирал обороты и не каждому участнику застолья становился по силам. Кто-то с дистанции сходил: «Созвездия всегда были благосклонны к Вене после второй рюмки. И после третьей. К третьей рюмке поэт-авангардист Лён незаметно слинял, огорчённый явным недостатком внимания к его персоне. За столом остались мы с Сашей и ещё трое — умный и светский мыслитель Веня Ерофеев, черноглазый орёл Боря Сорокин, который состоял при Вене нянькой, и писатель Василий Розанов, “мракобес от мозга до костей”, вызванный к жизни Вениным чтением» 21.

Обозрев стол, уставленный бутылками, Венедикт Ерофеев не стал особенно церемониться и опрокидывал в себя одну рюмку за другой с такой скоростью, что хозяева дома сбились со счёту. Нина Воронель не преминула отметить: «Все остальные, включая орла Борю и мракобеса Розанова, пили сдержанно, однако сертификатные бутылки быстро пустели — Вене эти спиртные реки были по колено. К закуске он при этом не прикоснулся. А закуска была неплохая — она тоже осталась от проводов, но не так обильно, как выпивка, потому что сионистские гости, “джины-водки” чуть пригубляя, в еде себе не отказывали. Выпив многократно и ни разу не закусив, Веня много ещё говорил, но уже не так хорошо и не так охотно. И зыбко, как утренний туман, приподнимался из-за стола и всё чаще и чаще ходил в туалет. И голос у него стал надтреснутый тенор с отдельными несинхронными баритональными вкраплениями, и темы пошли какие-то невесёлые» 22.