Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Для Венедикта Ерофеева переводы были образцами безупречного русского языка с его огромными стилистическими возможностями. Именно благодаря им он выработал свой собственный экспрессивный по ритму и саркастически-горестный по интонации стиль. Не потому ли он воспринимал переводную литературу не как нечто чужеродное, а как своё, усыновлённое или удочерённое. То есть близкое и родное.

Вот этим своим отношением Венедикт Ерофеев отличался от шестидесятников. Он мир людей представлял без границ. Евгения Смирнова подметила, в чём проявлялась ущербность произведений писателей, чуть-чуть по возрасту его старше: «Контекстом “шестидесятничества” была советская литература, а если взять шире — то советская социалистическая культура мировосприятия, насквозь идеологизированного, причём никакие частные акценты, протестные или обновленческие, дела не меняли. Мировосприятие это намертво скреплялось образом жизни, в котором безраздельно властвовали определённые стандарты речи, внешности, поведения, одежды» 9.

Интересны также суждения Ирины Скоропановой о языке Венедикта Ерофеева в его поэме «Москва — Петушки»: «Дело в том, что в поэме автор использует только один из языков культуры — язык литературы, но радикальным образом его преображает. Писатель обращается к гибридно-цитатному языку-полиглоту в форме пастиша [338]» 10.

А как ему было основательно преображать язык без обращения к русским переводам произведений писателей, ещё вчера бывших для него самого чужеземцами?

Возвращусь к началу 1973 года. Ситуация для Венедикта Ерофеева сложилась не самая благоприятная. Более того, аховая. В компаниях, в которых он появлялся, его называли «человеком без адреса». Об этом времени бездомного существования своего друга вспоминал Игорь Авдиев:

«Вскоре Венедикта выгнали из СУС-5, с кабельных работ телефонной связи за “систематические прогулы без уважительной причины”. Не было ни жилья, ни денег. В это время Венедикт сказал фразу, которая поразила меня: “Устал. Я никогда не думал, что бездомность будет отнимать столько сил”. И в этом сознался старый, закалённый бродяга! Утрата веры в “Петушки”? Где ждёт его “пухлый младенец”? Жасминовым веником вымели вокзальный сортир? Венедикт даже ищет “зимнюю квартиру” в Москве, выписывает адреса. На улице сталкивается с Виктором Сукачем, старинным знакомым и почитаемым знатоком Василия Розанова, и тот предлагает даром пожить в Болшеве. Хозяйка маленького домика Лидия Делиева потеряла мужа и потерялась сама: домик, где читал “Мастера и Маргариту” Булгаков и находила приют Анна Ахматова, осунулся, и сад за домом заглох. В “Последнем дневнике” Венедикт, смертельно больной, вдруг вспоминает ту пору: “В 73 году, Болшево. Не просто попросить Тихонова выключить свет, а пропеть ему из Иоланты:

(Хо-хо)”.

Вариации на тему: “Лучше нету того свету...”

Домик ожил благодаря Венедикту. Здесь тоже было множество гостей, самых неожиданных. Прошла зима. Летом он поменял Болшево на Царицыно. Гостеприимной хозяйкой была Светлана Мельникова. Под её кровом собирались так называемые “вечисты”, кружок неославянофилов во главе с приземистым, башкатым, патологически неулыбающимся мужичком — Владимиром Осиповым, который только что отсидел лет восемь и вскоре получил чуть ли не столько же, если не больше, за свои “национал-политические убеждения”. Журнал “Вече”, издаваемый этим кружком, можно было считать солидным для самиздата: по объёму страниц 250-300, машинописных, тираж экземпляров 50 и больше. Издатели старались избегать прямых политических вопросов, а больше скорбели об “утраченных культурных ценностях русского народа”. В уплату за гостеприимство Венедикт и написал для журнала “Вече” “развязное эссе Василий Розанов”, заготовки к которому были готовы, если судить по “Дневнику 1969—70 годов”, ещё во время дозревания “Москвы — Петушков”» 11.

На кой ляд Венедикту Ерофееву было браться за эссе о Василии Розанове? Как ни верти, а в те времена за этим писателем прочно закрепилась репутация антисемита. Понятно, что пригласившие Венедикта Ерофеева в Царицыно тамошние люди ждали сокрушительного памфлета в адрес «мировой закулисы». Он понимал, чего от него хотят, но взялся за написание эссе совсем не потому, что его приютили, кормили и изредка давали выпить. У него к Василию Розанову, как и к Фридриху Ницше, было особое отношение. Он считал их своими учителями, чьи идеи безгранично раздвинули его взгляд на человека и мировую историю. Ирина Скоропанова пишет: «В эссе “Василий Розанов глазами эксцентрика” Венедикт Ерофеев сам сумел избавиться от парализующего сознания, делающего невменяемым идеологического дурмана: «...всё влитое в меня с отроческих лет плескалось внутри меня, как помои, переполняло чрево и душу и просилось вон — осталось прибечь к самому проверенному из средств: изблевать всё это посредством двух пальцев. Одним из этих пальцев стал Новый Завет, другим — российская поэзия...” Довершил же начатое, как видно из эссе, запрещённый при советской власти Розанов, показавший, что может быть в корне противоположный взгляд на общепринятое, выше всех авторитетов ставивший независимую человеческую мысль» 12.

Василий Розанов, скажу проще, окончательно помог Венедикту Ерофееву избавиться от идеологического дурмана и опереться на мудрость веков: «Баламут с тончайшим сердцем, ипохондрик, мизантроп, грубиян, весь сотворённый из нервов, без примесей, он заводил пасквильности, чуть речь заходила о том, перед чем мы привыкли благоговеть, — и раздавал панегирики всем, над кем мы глумимся, — и всё это с идеальной систематичностью мышления и полным отсутствием системности в изложении, с озлобленной сердечностью, с нежностью, настоянной на чёрной желчи, и с “метафизическим цинизмом”» 13.

Если Фридрих Ницше возвёл сверхчеловека на недосягаемую высоту, то Василий Розанов с любовью во взгляде ловко подставил этому монстру подножку, ткнул мордой в грязь, облил помоями и превратил в рубище его пышные одежды. К тому же во всеуслышание объявил, что быть юродивым дано не каждому, а слабость лучше силы.

Василий Розанов у этого бывшего супермена, воспетого Ницше, выбил зубы, голодовкой превратил мощные бицепсы в тряпочки, надел на него вериги и вытолкал пинками на паперть просить денежку и возвещать народу, что совесть велит. В придачу ко всему тот же Василий Розанов посоветовал людям не наклеивать раз и навсегда на что-либо или на кого-либо ярлыки, а если уж становится совсем невмоготу, то ярлыки эти менять как можно чаще согласно ходу жизни, движение которой с каждым прошедшим днём убыстряется.