Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

В октябре Юлия Рунова выходит замуж за сослуживца в академгородке города Пущино — Михаила Виленчика.

Судя по сентябрьским записям в блокноте, она поставила Венедикта Ерофеева в известность. Приведу одну из них: «“Никогда так легко”, п[отому] что абс[олютная] свобода от всякой эротики, светлой и тёмной. Веч[ером] — вхолостую пролетаю по моск[овским] знакомым в разм[ышлении] чего б покушать. Никого» 11.

Венедикту Ерофееву захотелось совершить что-то осязаемое и конкретное. Его запись в блокноте 1970 года: «Покуда Лютер приколачивал к Витт[енбургскому] собору свои тезисы, полутаджик, полуузбек Бабур, потомок Чингис-хана, основывает в Индии свою новую династию — Великих Моголов: 1526—1761» 12.

Как известно, замуж выйти или жениться легко, а вот жить долго душа в душу и мысль в мысль редко кому удаётся. Родив дочку, Юлия Рунова вскоре с мужем развелась. Зимой 1971 года она дала знать Венедикту, что свободна. Но он-то свободен не был. К тому же рождение у Юлии дочери Веры у него восторга не вызвало. Потом он установит с ней самые тёплые, почти отеческие отношения. У неё сохранилась обёртка от шоколадки «Спорт», где его рукой написано: «Самой круглой из всех отличниц всех времён и народов Вере Михалне Р. от затаив-дыхание-следящего за её беспримерными успехами Старого Дуралея дяди Вени» 13.

Бывший Юлин муж Михаил Виленчик, через несколько лет после развода оказавшись на научном конгрессе в Лондоне, попросит политического убежища 14.

Венедикт Ерофеев продолжал жить по инерции, всё больше отдаляясь от жены.

Началу нового этапа в его жизни предшествовало путешествие в Среднюю Азию. По совету и рекомендации одной из опекающих его девушек Нины Козловой он подписал договор со Всесоюзным научно-исследовательским институтом дезинфекции и стерилизации. Вот что об этой работе он сообщил в краткой автобиографии: «А единственной работой, которая пришлась по сердцу, была в 1974 году в Голодной степи (Узбекистан, Янгиер), работа в качестве “лаборанта паразитологической экспедиции”, и в Таджикистане в должности “лаборанта ВНИИДиС по борьбе с окрылённым кровососущим гнусом”» 15. То, во что он практически не верил, осуществилось. Впереди его ждала Голодная степь, огромная глинисто-солончаковая пустыня, захватившая Узбекистан, Южный Казахстан, Зафарабадский район Таджикистана. Его материальное положение перед отъездом было хуже некуда. Эта работа хотя бы на короткое время решала его финансовую проблему. Отпала необходимость занимать деньги у Владимира Муравьёва. По дороге в Среднюю Азию, пользуясь десятиминутной остановкой в Куйбышеве, он начеркал короткую записку Игорю Авдиеву, в которой оповестил своего товарища, как в ночь с 11 на 12 мая 1974 года его трогательно провожали в дальние края, зацеловав почти до смерти и снабдив на дорогу яйцами, вином и сигаретами, четыре девушки: Нина Козлова, Ирина Исаева, Анета Никонова и Анна Тухманова.

Более подробное, достаточно длинное письмо он написал Юлии Руновой, уже начав работу в экспедиции. Я приведу его с некоторыми сокращениями:

«Моё почтение, Рунова!

10-го числа последний раз позвонил Ладыгиной и нигде тебя не обнаружил. Четырежды сплюнул и поехал. Отъезд и приготовления к нему обстояли таким вот образом. В канун победы над фашистскими извергами Ирина Усачева позвонила в квартиру Натальи Моисеенко, где я в то время бражничал с сёстрами Костюхинами, и сообщила, что вызов получен и что Средняя Азия больше без меня не может. Три дня прожил в изысканиях средств и в перекрёстных звонках моих полунищих приятелей друг другу. Итог вот какой. Муравьёв одолжил — рубль, Исаева — 3, Яковлева — 3, Лазаревич — 4, Тихонова — 5, Козлова — 26. Преклоняюсь перед отвагой и энтузиазмом Нины Козловой. <...> Дорожные впечатления отсутствовали, у меня никогда не бывает дорожных впечатлений. От Актюбинска и до Туркестана — знойные и обморочные небеса. Усталая и плоская полугадость, полупустыня. И весь Казахстан снизу доверху плоская шутка усталого Господа Бога. В Ташкент прибыли — 15-го, сделали нам прививки и дезинфекцию и доставили на место. Каждый вечер с обнажённой потной рукой подсчитываем садящихся на неё паразитов. Природа одарила меня умением выразительно замирать. И возвратившись на верховой машине, докладываем: Усачев — 1, Коля — 2, Наталья — 4, Ерофеев — 6, Случин — 12. Этим исчерпываются наши обязанности» 16.

Более эмоциональное по стилю и откровенное по содержанию письмо он отправил Юлии Руновой 13 июня 1974 года из Зафаробада. Я привожу его не полностью, а фрагментарно:

«Здравствуй, глупая...

И что это у тебя в письме за “право вмешиваться” в какую-то там твою личную жизнь. Я ничего не понял, когда мне говорит с апломбом королева обеих Сицилий, да ещё в оловянной манере изъясняясь, тут я не берусь что-нибудь понимать, да и не интересно. Вообще говоря, того, что называют любовью, у нас с тобой никогда и не было. И, дай Бог, никогда не будет. Лишь причудливая форма полувраждебности-полуфлирта, декларативные шашни, единоборство ублюдочных амбиций и противостояние двух придурков. С 1 по 11 июня я сверх основных своих дел был ещё занят тем, что тебя терпеть не мог: 11-го, часов в 6 вечера по местному времени, я тебя полюбил, но к полдесятому ты мне обрыдла и надоела. И вчера утром ты совсем уже подохла, но вот сегодня вечером опять зашевелилась. <...>

Мои планы на работу — совершенно слабоумные планы. С моими здешними ребятами и с каждым порознь — отношения ровные и приязненные. Женщины — образцы твоей искренности или твоей воспитанности, мужчины — титаны рассудительности, корифеи немногословия, исполины такта. По вечерам кидаются в мою комнатёнку и на мой балкон, потому что у меня идеи, у меня в голове больше абсурда и неожиданных инициатив. Между прочим, местные женщины пробовали взять надо мной опеку, все пятеро. Помышляли выдать мне в конце этого месяца жалованье натуральным образом, т. е. в виде пальто, костюма или ещё чего-нибудь. Но я им сказал глупым, что лучше я сделаю так: 20-го числа каждого месяца я буду посылать по сотне моей столичной подруге Еселихе (Еселёвой. — А. С.), моей особой московской подруге. Но ничего из этого так и не вышло...» 17

В это же самое время Валентина Зимакова пишет ему в Узбекистан письмо. Она надеется, что её Веничка наконец-то образумится и обратит на неё, брошенную с ребёнком жену, благосклонный взгляд. Как часто бывает в подобных случаях, такие письма не приносят ожидаемого результата. Валентина ещё рассчитывает на его порядочность, на присущую ему сердечность. Но, упоминая о своём пристрастии к спиртному, она не возвращает его к себе, а вызывает, как я предполагаю, у него сильное раздражение. Валентина понимает, что он уже давно уклоняется от общения с ней и ребёнком. Выплеснув свою любовь к сыну на страницы поэмы «Москва — Петушки», её Веничка убил эту любовь в самом себе. Как только он поставил последнюю точку в этом своём детище, его отцовская любовь превратилась в гражданский долг, столь ему ненавистный. Теперь он должен сделать надлежащие выводы, с кем ему жить и как ему жить. Пусть даже в ущерб своему здоровью и своей совести. Ему представляется, что всё с ним происходящее теперь имеет прямое отношение к его будущим сочинениям. Если даже государству он отказал в праве считать его своей собственностью, то тем более никому из женщин он не позволит посягать на его свободу. Даже Юлии Руновой, которая понимает, с кем её свела судьба, но по бабьему своему упорству не один уже год пытается впрячь его в семейную жизнь. Забыла пушкинское мудрое слово: «В одну телегу впрячь не можно / Коня и трепетную лань».