Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Как уже понял читатель, Венедикт Ерофеев постоянно думал о жизни, проходящей вне его или мимо него, и о том, в чём состоит её смысл. А вот собственное бытие не оберегал. Жил, как получится. Четыре сезона года сменялись с небывалой скоростью. В один из таких неожиданно появлявшихся и тут же мгновенно исчезающих дней он сделал соответствующую запись: «Это напоминает ночное сидение на вокзале. То есть ты очнулся — тебе 33 года, задремал, снова очнулся — тебе 48, опять задремал — и уже не проснулся» 3.

Такая фантазия приходит в голову людям пропащим. К тем, кто по своей воле делает бомжевание образом жизни. Возвращение в прежний мир при этом маловероятно.

Сначала я не мог понять, на что жил Венедикт Ерофеев, будучи безработным в течение шестнадцати месяцев. Уже одно это обстоятельство должно было бы подтвердить его переход в вечные бомжи с вытекающими отсюда последствиями. Но затем представил себя на его месте и воспрянул духом. Люди не бросают на произвол судьбы тех, кто их понимает и входит в их положение.

Заглянув в декабрьские записи 1973 года Венедикта Ерофеева, я ничуть не удивился. Почти каждый день у него были либо возлияния, либо опохмелки. Сначала я подсчитал, сколько дней у него было в декабре, когда он не выпивал, — всего шесть из тридцати одного. Затем прибавил тех, с кем он встречался, беседовал и выпивал. Общее число названных лиц в записях составляет 29 человек. С таким количеством друзей и приятелей из интеллигентной среды вряд ли пропадёшь. Обращу внимание читателя, что поэма «Москва — Петушки» в конце 1973 года вышла в Израиле и эта новость до СССР ещё не дошла. Как только о поэме заговорили «вражьи голоса», круг его почитателей среди соотечественников невообразимо расширился. Тут Венедикту Ерофееву надо было бы насторожиться и изменить свою жизнь. Что он вскоре и сделал, но поторопившись, впопыхах. Всего трудно и даже невозможно предусмотреть.

Не напоминает ли Венедикт Ерофеев своей судьбой бурсака Хому Брута из гоголевского «Вия», очертившего в церкви мелом магический круг, чтобы уберечься от нечистой силы? Круг-то он очертил, а вот, взглянув на Вия, себя не спас. Умер от ужаса того положения, в котором оказался.

Венедикту Ерофееву не хватало движения, свежего воздуха и солнца. Поездка в Среднюю Азию привела его в чувство. На какое-то время, разумеется.

Оптимизм в Венедикте Ерофееве присутствовал и не давал впадать в уныние. Оглядевшись вокруг, он сделал для себя вывод: «Мир совсем не плох, если на него глядит человек, умеющий очищать свои структуры» 4. Загадочное слово «структуры» для несведущих несколько зашифровывало программу его действий. Думаю, что под ним он подразумевал тело и сознание в их совокупном единстве. Для большей убедительности обращусь к пояснениям самого Венедикта Ерофеева: «Лектор, старикашка лет 25-35. Единственное средство добродушного расположения духа — щелочно-кислотное равновесие организма (то есть тогда тебе будут по (...) все потрясения личного, национального и общественного порядка). Только кислотно-щелочной баланс заслуживает того, чтобы о нём и думать, его поддерживать и за ним следить. Избыток солнечной, или умственной, или какой угодно энергии повышает кислотность. Необходимо (в случае избытка) нейтрализовать клетки и ткани щелочными элементами (чай и кофе, ни в коем случае не водка). Так происходит очищение структур. Итак, отрицательные эмоции следует устранять щелочными продуктами, а также молитвой и самовнушением. (На одной из московских квартир лекция: “Отличное расположение духа должно быть ежеминутным”.)» 5.

В его хмельной жизни ненадолго появился перерыв.

Для самого себя Венедикт Ерофеев давно понял, что жить в деревне с Валентиной он не сможет. По приезде туда он начинал пить, как говорят, не просыхая. О чём сам себе неоднократно признавался и даже отметил в записях: «Есть такая юридич[еская] формула: “В здравом уме и твёрдой памяти”. Т. е. как раз то, чего у меня нет в дни выездов в Мышлино» 6. Не выходило ничего путного и с Юлией Руновой, которую он любил. Слишком уж был он неуправляем и своеволен. О себе сделал самокритичную запись: «Как говорил Фома, “я впал в несовершенство”» 7.

Его сын Венедикт-младший в разговоре со мной сказал: «Я помню его приезды с приятелями. Им-то весело, им-то хорошо, а мне, ребёнку, каково? Мамка пьяная, и такая жуть на меня находила. Летом я уходил к соседям, а зимой куда уйдёшь? Приходилось это всё терпеть».

Наконец, произошёл официальный развод Венедикта и Валентины Ерофеевых. В письме сестре Тамаре Васильевне от 11 февраля 1976 года он написал: «Развод сложился “практически безболезненно” (цитирую проф. Боткина), т. е. “без бурь, без громов и без молний”. (Михаила Лермонтова цитирую), т. е. если яснее, вот как: 15 октября номинально я разведён Петушинским нарсудом, не совсем понятно, почему этот развод для Валентины Зимаковой оказался совершенно бесплатным, а мне обошёлся в 50 рублей (почему 50? Цифра называется произвольно или есть во всём этом какая-нибудь поросячья логика?). Надо отдать должное соломенной вдове: на вопрос “как с алиментами?” она ответила мило и скептично: “Никаких алиментов. Что я, сумасшедшая, что ли?” С точки зрения словесника, можно было бы сказать и лучше, но ничего лучшего сказать было нельзя с точки зрения разводящегося. Во всяком случае я её пригласил на 21 февр[аля]. А если её и не будет, то виною будет её уездная инертность и ничего другого. Это славная девка, и я рад, что расстался с ней» 8.

Убеждён, что многих неприятно удивит этот отрывок из письма Ерофеева старшей сестре. Я не случайно привёл его здесь как иллюстрацию того, что сказал на радио «Свобода» Илья Симановский, один из авторов книги «Венедикт Ерофеев: Посторонний»: «Ерофеев умел в себе сочетать очень многое, он был и старался быть неоднозначным. Как у Мандельштама: “Мало в нём было линейного, нрава он был не лилейного”. Мандельштама Ерофеев любил, и эти слова можно отнести к нему самому» 9.

Литературные дела Венедикта Ерофеева налаживались. По крайней мере, как он уверял в этом сестру Тамару: «С Запада обнадёживающие новости. В начале октября мы провожали в Вену отъезжающих в Тель-Авив супругов Белогородских. Они застряли в Вене по случаю беременности и два раза в месяц названивают. Так вот: мои издания на Западе вовсе уж не так химеричны, как мне прежде казалось. Вот только те издания, которые они знают: Тель-Авив (на рус[ском] языке), перепечатка на русском же языке в альманахе “Мосты” (Мюнхен), на французском языке в обезображенном и урезанном виде. Звонил по этому поводу и жаловался Иоффе из Франкфурта-на-Майне, и Делоне из Вены, и Белогородская из Вены, и Виктор Некрасов из Лондона. Последнего ты знаешь, это автор “В окопах Сталинграда” и пр., (два с половиной года как эмигрант), и ещё одна публикация — по главам, растянуто, на итальянском языке в журнале “Экспрессо”. Виктор Некрасов, кстати, умолял целых две минуты перестать пить и заняться литературным делом. Смешнее всего, что два дня спустя позвонил участковый 108-го отделения милиции Фрунзен[ского] р[айо]на и требовал того же самого, с той только разницей, что он, как Тамара Гущина, избегал разговоров на темы литературных дел. Как только будешь в Москве, заглядывай. Вот ещё тебе ориентир. У входа в наш подъезд висит доска “Здесь с 1945 по 1953 год жил С. С. Прокофьев” (он жил этажом ниже). [Я, во всяком случае, рад, что на склоне лет стал прозорливее и вовремя сменил кандидатку биологических наук на кандидата экономических наук. Если кто-нибудь усмотрит в этом цинизм, то он дурак непрох[одимый] [346]. Всем Ерофеевым по привету» 10.