Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Приведу ещё две выписки из «Записных книжек» автора трагедии «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора». Он вспомнил выдающегося испанского философа и писателя, баска по национальности, Мигеля де Унамуно [398]: «Унамуно различает две основные возможности существования: повседневная или тривиальная жизнь и жизнь трагическая, подлинная». И другая, созвучная первой, мысль из того же источника: “Личность — это человек, который страдает”» 18.

Венедикту Ерофееву, надо думать, было по душе находить у известных философов и писателей подобные максимы. Они не столько оправдывали тот образ жизни, который он для себя избрал, сколько укрепляли его волю. Он знал, как вести себя с людьми, о которых сказал: «У них харкотина вместо души, а вместо мозгов — блевота» 19.

Ведь по вине подобных людей произошло с нашей родиной то, чему лучше бы не происходить. Так появилась в его блокноте страшная от безысходности запись: «Лишить нашу Родину-мать её материнских прав» 20.

Закончив трагедию «Вальпургиевая ночь, или Шаги Командора», Венедикт Ерофеев тут же оповестил Владимира Муравьёва о своих творческих планах. Ему было важно напомнить другу, что у него остался порох в пороховницах и что он ещё на многое способен:

«Достопочтимый Мур!

Отдаю на твой суд, с посвящением тебе, первый свой драматический опыт: “Вальпургиева ночь” (или, если угодно, “Шаги Командора”). Трагедия в пяти актах. Она должна составить вторую часть триптиха “Драй Нэхте”. Первая ночь, “Ночь на Ивана Купалу” (или, проще, “Диссиденты”) сделана пока только на одну четверть и обещает быть самой весёлой и самой гибельной для её персонажей. Тоже трагедия и тоже в пяти актах. Третью — “Ночь перед Рождеством” — намерен кончить к началу зимы. Все Буаловские каноны во всех трёх “Ночах” будут неукоснительно соблюдены: Эрсте Нахт — приёмный пункт винной посуды; Цвайте Нахт — 31-е отделение психбольницы; Дритте Нахт — православный храм, от паперти до трапезной. И время: вечер — ночь — рассвет. Если “Вальпургиева ночь” придётся тебе не по вкусу, — я отбрасываю к свиньям собачьим все остальные ночи и сажусь переводить кого-нибудь из нынешних немцев. А ты подскажешь мне, кто из них этого заслуживает» 1.

Известен комментарий Владимира Муравьёва о трагедии Венедикта Ерофеева, изданный после смерти автора как предисловие к его собранию сочинений в двух томах: «Персонажи “Вальпургиевой ночи” — застывшие маски, как нельзя более уместные в трагедии (или трагикомедии) античного толка. Это чистая трагедия рока: в ней тоже, собственно, ничего не происходит, кроме дружного отравления палаты психиатрической лечебницы метиловым спиртом, — но превращается оно в пляску смерти и гибельное действо, достойно завершающее игры воображения персонажей. Каждый из них выполняет своё речевое задание — и умирает либо пропадает за сценой. Два ерофеевских затейника организуют, направляют и комментируют действие... И как в “купе” электрички, следующей в Петушки и подвозящей Веничку к гибели, в палате становится празднично. Празднуется встреча со смертью. Метиловый спирт вкушается, как причастие, и действительность (не больничная, а историческая, “современная”, советская) претворяется в мистерию» 2. В этом отклике на пьесу Владимир Муравьёв удивил меня её абсолютным непониманием.

Трагедия Венедикта Ерофеева написана в канун горбачёвской перестройки. В ней обозначено состояние советского общества за шесть лет до катастрофы. Впервые она была напечатана в Париже в журнале «Континент» (№ 45) за 1985 год его основателем и главным редактором Владимиром Максимовым. Этот журнал был ведущим изданием «третьей волны» эмиграции.

Представляю, как при появлении трагедии «Вальпургиева ночь, или Шаги Командора» взволновались обожатели Венедикта Ерофеева из так называемой «русской партии». Самое разумное, что они тогда сделали, — это объявили ерофеевскую пьесу слабым подражанием роману американского писателя Кена Кизи [399]«Пролетая над гнездом кукушки» и на том успокоились. Действие романа кумира поколения битников и хиппи происходит в психиатрической больнице. Безусловно, между романом и пьесой существует некоторое сходство, но не по существу, а чисто внешнее.

Венедикт Ерофеев сделал по этому случаю запись: «Поступают охлаждающие суждения о драме («Вальпургиева ночь». — А. С.): плагиат “Кукушкиного гнезда”; “этот человек внимательно смотрит программу ’Время’ ”» 3.

Поэт Виктор Кривулин полагал, что в «Вальпургиевой ночи, или в Шагах Командора» содержится полемика Венедикта Ерофеева с чуждым ему американским взглядом на свободу личности. С таким предположением трудно согласиться. Убеждён, что трагедия абсолютно о других материях, о которых сказал Владимир Муравьёв. Однако для полноты картины ознакомлю читателя с точкой зрения Виктора Кривулина: «Ерофеев работал над своей пьесой как раз в те дни, когда в Москве на видеокассетах начал демонстрироваться фильм Милоша Формана “Пролетая над гнездом кукушки”, вызвавший дискуссии на интеллигентских кухнях. Элементы полемики с американской концепцией индивидуальной свободы достаточно чётко прослеживаются и в сюжетной канве, и, главное, в принципах организации пьесы, где главный предмет изображения — бунт личности, переходящий в восстание коллективного бессознательного, — воплощается с помощью подчёркнуто архаической стилистики, отсылающей современного зрителя к забытой эстетике классицизма» 4.

Вместе с тем Виктор Кривулин точно указал на литературные и музыкальные источники трагедии. Он определил их как «высокие образцы» мировой культуры: «Это “Фауст” Еёте и “Маленькие трагедии” Пушкина, поэзия Блока и симфонические сочинения поздних романтиков (Е. Берлиоз, Г. Малер, Брукнер). Мотивы этих произведений в пьесе Ерофеева проецируются в хаос бытового советского сознания, травестируются, приобретают фарсовое звучание и полуматерную-полугазетную, агитационно-шалманную языковую аранжировку» 5.

Проблема психически нездоровых людей в СССР была исключительно острой. Из «Записки А. Н. Косыгину от 18 мая 1979 года»: «За последние годы число психических больных увеличивается. В 1978 году их состояло на учёте 4 млн 486 тысяч, из которых 75 тысяч человек, по оценке специалистов, считаются социально опасными» 6. Венедикту Ерофееву незачем было оглядываться на иноземные образцы. Он уже сам побывал в «психушке» и догадывался, что оберегающий его «Ю. В. Андропов был основным проводником идеи госпитализации сотен тысяч “инакомыслящих”... в “психиатрический ГУЛаг”» 7. В Москве для них существовала специальная больница № 7. Анатолий Прокопенко приводит показания одного из санитаров этой больницы, художника Геннадия Доброва: «В приёмной Президиума Верховного Совета СССР людей, которые приезжали с проектами “переустройства общества”, “направляли в седьмое окошко. А там уже ждал психиатр. “Переустройщиков” отвозили в психушку. Продержав с месяц, этапировали по месту жительства» 8.