Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Последнее утверждение, что вторую сессию Венедикт Ерофеев не сдавал, опровергается воспоминаниями Владимира Муравьёва: «Первую сессию он сдал на пятёрки для себя без всякого напряжения. И вторую сдал, уже с некоторым скрипом, но его тогдашняя пассия выгоняла его на экзамены (он ей этого не простил). На зимней сессии второго курса его вышибли» 16.

С кем учился Венедикт Ерофеев, я в основном назвал. Теперь пришёл черёд вспомнить некоторых его профессоров. Не правда ли, интересная тема узнать, что собой представляли эти люди? Те опытные наставники молодёжи, кто выжил в беспощадные сталинские годы и во время начавшейся оттепели сеял разумное, доброе, вечное в головах Венедикта Ерофеева и его сокурсников.

Начну с профессора Романа Михайловича Самарина [246]. С 1956 по 1961 год он был деканом филологического факультета МГУ, а с 1947-го заведовал кафедрой истории зарубежных литератур, имел неоднозначную репутацию. Одни его коллеги, как Леонид Матвеевич Аринштейн [247], утверждали, что он не питал большой симпатии к официальной идеологии, скептически относился к литературам социалистических стран и союзных республик. (Учителем самого Леонида Матвеевича был выдающийся литературовед, исследователь взаимовлияния русской и западноевропейской литератур академик АН СССР Михаил Павлович Алексеев [248]).

Прислушаемся к словам Леонида Аринштейна: «Вопреки мнению Михаила Павловича я относился к Самарину вполне нормально. Думаю, не только потому что он взял меня на кафедру. Мне импонировали его самобытность, прямота, остроумие, весь его облик старого московского барина. А что касается хитрости и беспринципности, то я встречал таких людей, можно сказать, жил среди них. Людей другого типа — высоконравственных, таких как сам Михаил Павлович, как Стеблин-Каменский, — я, к сожалению, встречал гораздо реже» 1.

Известная переводчица и филолог Лилианна Зиновьевна Лунгина [249], учившаяся у Р. М. Самарина, представляет его в несколько другом свете в связи с участием в борьбе с космополитизмом среди учёных: «Человек, подобный Самарину, который в нормальном обществе не причинил бы зла, в атмосфере начала пятидесятых годов стал настоящим мерзавцем» 2.

Лилианна Лунгина слов на ветер не бросала и о людях судила непредвзято, по их делам. Она на самой себе испытала шок от советской действительности, вернувшись в 1930-е годы вместе с родителями из Франции в СССР.

Лилианна Лунгина получила широкую известность при жизни благодаря переводу книги Астрид Линдгрен «Малыш и Карлсон, который живёт на крыше», а после смерти — фильму «Подстрочник», смонтированному на основе записанных на плёнку её воспоминаний о том, каким был XX век в России.

Приведу ещё отзывы других филологов. Вот как описывает Р. М. Самарина известный лингвист Александр Жолковский, поступивший на филологический факультет МГУ, в английскую группу романо-германского отделения в 1954 году, за год до Венедикта Ерофеева: «Деканом был Р. М. Самарин, стремившийся прикрыть свою печальную антисемитскую известность образца 1949 года нарочито свойскими манерами, как бы из Боккаччо (он читал нам литературу Возрождения). Проходя по коридору третьего этажа, толстый, плешивый, с трубкой в зубах, он мог собственными руками раскидать дерущихся первокурсников, чтобы бросить через плечо патерналистское: “Школяры!”» 3.

Более беспощадна к Р. М. Самарину литературовед Елена Марковна Евнина. Её отзыв о декане филологического факультета более содержателен, чем у Александра Жолковского: «Самарин был прекрасный ритор. Но никакая советская школа с её занудными уроками литературы не могла причинить большего вреда неокрепшим умам, чем лекции Романа Михайловича. Литература в его подаче была отражением беспощадной классовой борьбы, и только эти позиции того или иного автора и нужно было усвоить, только с этой точки зрения оценивать стили, течения, эстетику. А ведь сам-то Роман Михайлович был эстет, ценитель “проклятых поэтов”. Поистине страшная и, увы, характерная для той эпохи фигура» 4.

Я думаю, что общения с Самариным, с другими его сотоварищами Венедикту Ерофееву хватило сполна, чтобы понять, что взыскующим правды студентам от такого преподавателя лучше было бы держаться подальше. По крайней мере избегать с ним откровенных разговоров.

Владимир Муравьёв вспоминал об уходе Венедикта Ерофеева с филологического факультета МГУ: «Его никто не исключал, с ним бились бог знает как, хотели его оставить, он первую сессию сдал с полным блеском, и вообще было понятно, что он прирождённый филолог. (И действительно, он филолог, но в другом смысле — не учёный.) Была даже такая история: его встретил Роман Михайлович Самарин (не тем будь помянут) — был такой профессор — на лестнице в МГУ: “Ну, Ерофеев, вы когда собираетесь сдавать сессию?” — на что Веничка, проходя, ткнул его в брюхо пальцем и сказал: “Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле?” — и пошёл наверх. Надо сказать, что даже после этого его не исключили» 5.

Вместе с тем среди профессоров филологического факультета в середине 1950-х годов находились и порядочные люди — крупные учёные: филологи-классики Сергей Иванович Соболевский [250], Сергей Иванович Радциг и лингвист Александр Николаевич Попов [251], пушкинист Сергей Михайлович Бонди [252], автор трудов о Данте Алигьери [253]и литературе эпохи Ренессанса Илья Николаевич Голенищев-Кутузов [254], специалист по древнерусской литературе Николай Каллиникович Гудзий 6.

Все они родились задолго до 1917 года и принадлежали к практически уже несуществующей старой дореволюционной интеллигенции. Самыми «законсервированными» из них, не от мира сего были Сергей Иванович Соболевский и Сергей Иванович Радциг. Последний происходил от эмигрировавших в Россию австрийских немцев. Его отец умер, когда Сергею было четыре года. Об этих двух патриархах на факультете ходили анекдоты. Приведу несколько забавных историй из их жизни.

История первая: Сергей Иванович Соболевский никогда не говорил о политике. Но однажды в 1944 или 1945 году студенты услышали, как он в коридоре университета обсуждает с кем-то подробности военно-морской операции. Все очень удивились, но вскоре обнаружили, что речь идёт о какой-то греко-персидской наумахии.

Несведущим поясню, что наумахия — это потешное морское сражение в Древнем мире. Считалось особо роскошным зрелищем.

История вторая: Сергей Иванович, вы хорошо знаете древнюю литературу, а как вы к современной относитесь? — спрашивают у Соболевского уже после войны, имея в виду, конечно, советскую. — Прочитал недавно «Анну Каренину», — ну, ничего, неплохо написано...