Александр Сенкевич - Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Так думали тогда многие свободомыслящие и осторожные люди, читая стихотворение Фёдора Тютчева «Silentium». Они не принимали во внимание, что в таком герметичном состоянии свобода обязательно задохнётся. А ведь затхлой и заплесневелой свободы в природе не существует. Недаром происходят революции, во время которых мир людей на короткое время распахивается настежь. За этот свежий воздух, как свидетельствует история, приходится дорого платить.

Для объяснения подобной трактовки моими современниками смысла стихотворения поясню ситуацию в родном отечестве цитатой из неизданных «Записных книжек» Венедикта Ерофеева 1979—1980 годов: «Любопытные сведения из последней русской истории: в 1932 г. была объявлена “безбожная пятилетка”, планировалось к 1936 г. закрыть последнюю церковь, а к 1937 г. — добиться того, чтобы имя Бога в нашей стране не произносилось» 13.

Со своей стороны добавлю, что в январе 1959 года с трибуны внеочередного XXI съезда КПСС Н. С. Хрущев обещал показать в 1975 году по телевизору, за пять лет до наступления обещанного им коммунизма, последнего советского попа. С этого года по всей стране началось массовое закрытие церковных приходов и монастырей. Главная установка того времени: двух богов быть не может. Либо вы верите в Бога, либо в Партию. Место Бога для миллионов советских людей занял Генеральный секретарь коммунистической партии Советского Союза.

Надо признать, что при Леониде Ильиче Брежневе вакханалия закрытия церквей и приходов значительно сократила свои масштабы.

Прошло совсем немного времени, и вдруг во втором семестре Венедикт Ерофеев резко, до неузнаваемости изменился. Владимир Катаев описывает явную депрессию и ухудшение характера ещё совсем недавно ироничного, доброжелательного и примерного в учёбе первокурсника: «Съездив в зимние каникулы к себе домой, Тухастый вдруг превратился в мрачного затворника и целыми днями валялся на постели. Что-то писал, пряча тетрадь под подушку. К весне он уже выкуривал по пачке папирос в день и мог выпить зараз бутылку красного вина. На занятиях теперь почти не бывал. Читал много, но с программой не сверялся. Неизбежная в таких случаях развязка наступила, хотя отчислен из университета он был только через год, с середины второго курса. Шутки его становились всё мрачнее. Он объявил, что встретит Новый, 1957 год, сидя на унитазе» 1. Что же произошло с Венедиктом Ерофеевым в его зимние каникулы, когда он приехал к родным в Кировск? Ведь что-то заставило его полностью изменить прежние планы, связанные с традиционным путём получения филологического образования. Но какую он вместо этого наметил себе альтернативу и ради чего пошёл на конфликт с преподавателями, относящимися к нему с нескрываемой симпатией?

Отчасти убедительным представляется мне объяснение Владимира Катаева: «Ерофеев, должно быть, имел свой личный счёт и к прошлому, и к настоящему. Тех перемен, о которых было заявлено сверху, ему было явно недостаточно. А на глубинном уровне, там, где подлинная суть происходящего проходит проверку в Слове, он чуял и живучесть старой лжи, и зарождение новой фальши» 2.

Сказанное Владимиром Катаевым соответствует действительному положению в стране в то время, но всё-таки такое толкование событий присуще человеку в уже зрелом возрасте, а не амбициозному юноше из провинции, пусть даже независимому в выборе духовных авторитетов и более или менее начитанному. Хотя всякое в жизни бывает.

Есть ещё другое объяснение. Оно принадлежит авторам первой биографии Венедикта Ерофеева Олегу Лекманову, Михаилу Свердлову и Илье Симановскому: «В семье Ерофеевых ответственность за резкую перемену в поведении сына и брата, естественно, возлагали на шумную столицу в целом и на разгульную студенческую жизнь в частности. “Мне кажется, что Москва на него как-то повлияла, — предполагает Тамара Гущина. — Окружение... Там и Маша Марецкая училась, он мне про неё рассказывал... Муравьёв — из профессорской семьи... и затянуло человека”. “Проблемы с алкоголем начались в Москве. Раньше Вена был пай-мальчик, — вторит сестре Нина Фролова. — Он не курил, не выпивал, пока не стал студентом МГУ. Там училось много детей известных людей”. Недостаточность этого простого объяснения бросается в глаза хотя бы потому, что реакция отторжения от университета у Ерофеева началась не в Москве, а в Кировске или, по крайней мере, сразу же после возвращения в Москву из Кировска. Объяснение поведения Ерофеева, которое хотим предложить мы, ещё проще, чем у Тамары Гущиной и Нины Фроловой, но, как кажется, и правдоподобнее: именно на зимних каникулах в Кировске Венедикт узнал, что его отец смертельно болен и жить ему осталось совсем недолго» 3.

С этим выводом учёных трудно не согласиться, но уязвимые места в их суждениях всё-таки существуют. Они правы, называя место, в котором Венедикт Ерофеев испытал неприязнь к Московскому университету, — Кировск. Однако к его отторжению от этого официального храма науки привела не столько неизлечимая болезнь Василия Васильевича Ерофеева, сколько осознание его сыном обстоятельств, приведших отца к преждевременному уходу из жизни 15 июня 1956 года, и причин их появления. Существовали и сугубо эмоциональные причины начала его к депрессии.

Венедикт Ерофеев испытал чувство вины перед отцом. Он отсутствовал на его похоронах — сдавал в первые две недели экзаменационную сессию за второй семестр. После завершения летней сессии их курс отправили в деревню Кибирёво в семи километрах к северу от Петушков на сельскохозяйственные работы. Была в те времена традиция посылать студентов и научных работников на городские овощные базы для разгрузки и сортировки даров природы и в деревни для посильной помощи колхозникам. Особенно это касалось использования горожан в уборке урожая. Венедикт Васильевич впервые проехал пригородным поездом с паровозом впереди до Петушков (электрички по этому маршруту ещё не ходили). И наконец настало время отъезда в Москву.

Юрий Романеев вспоминает: «Какой-то паровозишко тянет вагоны, набитые студентами, на запад, к Москве. Веня занял место за столиком у окна и стал следить за километровыми столбами и громко объявлять, сколько километров осталось до Москвы. Очень хорошо помню его радостный, торжествующий крик: “До Москвы осталось восемь километров!..” 4

Ну, не знак ли это был неотвратимой судьбы?! Случаются же в жизни странные и удивительные вещи, разгадать которые практически невозможно! Труднее всего понять психологию человека, его поступки. Ведь часто они ничем не мотивированы, импульсивны, эмоциональны и даже приносят ущерб тому, кто их совершает. Что же касается Венедикта Ерофеева, к таким людям при всей его эмоциональности он не относился. Судя по всему, мы имеем дело с психологически мотивированным шоком, приведшим его к отчуждению как от большинства своих сокурсников, так и к нежеланию продолжать грызть гранит науки. Рассмотрю несколько причин, ввергших Венедикта Ерофеева в такое состояние.