Вячеслав Бондаренко - Отец Иоанн (Крестьянкин)

Господь потребовал, чтобы я отринул в себе всякое представление о монашеском пути по примеру уже прошедших им. И принял путь, начертанный Его Божественным перстом.

И я преклонил главу, всем своим существом желая служить Единому Богу. И вместо молитвенного уединения в полумраке монашеской кельи, где трепетный огонёк лампады дыханием Божиим наполняет душу, я получил “затвор” в антихристианской среде, за колючей проволокой, в бараке на 300 человек. Именно эта обстановка открыла мне смысл духовного покровительства святого Иоанна Пустынника, данного мне при крещении. Ещё в юности я пытался понять сродство этого союза, но жизнь хранила от меня это в тайне. Только теперь всё стало понятно. И лагерь для меня — “египетская пустыня”, а душа должна стать глубоким кладезем, куда не могли бы проникать волнения, тьма и злоба безбожного мира. Там, на глубине, всё свято и мирно, светло и молитвенно.

Там — Бог! И чем страшнее бушевало житейское море на поверхности, тем ощутимее была близость Божия и Его дыхание на глубине. Сила Божия надёжно ограждала мою немощь».

Батюшка не раз и не два свидетельствовал — таких горячих и чистых молитв, как в лагере, он не творил больше никогда. Молился и на лесоповале, и в заброшенном бараке, и просто накрывшись с головой одеялом, чтобы не слышать окружающего людского гула. Одному из братий Псково-Печерского монастыря о. Иоанн рассказывал: «Вот, помню, в лагере: забежишь в сарай, поднимешь голову — и молитву льёшь и льёшь... Сейчас такой молитвы у меня нет». А ещё говорил:

— Это были самые счастливые годы моей жизни, потому что Бог был рядом! Почему-то не помню ничего плохого. Только помню: небо отверсто и Ангелы поют в небесах!

Сила веры священника была настолько явственной, что люди потянулись к нему, словно бабочки к свету — и верующие, и неверующие. Ему помогали прятать во время «шмонов» Евангелие, просили окрестить. А. М. Поламишев вспоминал: «В лагере батюшка своим теплом и любовью перевернул моё сознание, и я стал вместе с ним молиться. Мы молились на нарах, на улице. Утром по солнцу определяли, где восток, и молились на восток». Исповедовались у о. Иоанна во время прогулок. За углом барака, чтобы не видела охрана, он быстро накрывал человека полой своей арестантской робы и читал разрешительную молитву.

Свидетельств, описывающих быт о. Иоанна в первый год заключения, почти не осталось. Одно из немногих — воспоминания журналиста Б. А. Дьякова «Повесть о пережитом», вышедшие в издательстве «Советская Россия» в 1966 году (журнальная версия — в № 7 «Октября» за 1964-й). Это была одна из «последних ласточек» оттепели — книг, посвящённых жертвам репрессий; после этого на двадцать лет эта тема была изгнана из литературы и журналистики. На страницах «Повести о пережитом» имя о. Иоанна встречается несколько раз (фамилия слегка изменена — Крестьянинов), и, по-видимому, это первое упоминание о нём в советской печати вообще.

«Рядом двигались с досками Рошонок и Крестьянинов. У Рошонка под очками — ко всему безразличные глаза. Видимо, приготовился так жить все десять лет. А Крестьянинов ещё больше вытянулся, чёрные усы, борода и лицо — как у Иисуса. Нёс доску, словно крест для распятия. Шептал молитву...»

«Священник Крестьянинов получил десять лет за проповедь, в которой призывал верующих повышать нравственность, и тем самым якобы утверждал безнравственность советских людей...»

«Нарядчик переписал “спецов”. Прошёлся по бараку. Вскинул глаза на Крестьянинова.

— Ты, отец святой, тоже поедешь медведям обедню служить!»

Другое свидетельство оставил соузник о. Иоанна, о. протоиерей Вениамин Сиротинский: «В леденящие до самой глубины морозы святили мы тайно с ним на Крещение воду, а потом этой водой и молитвой успешно лечили заключённых. Однажды дошёл слух, что у начальника лагеря смертельно заболела дочка. Врачи предсказывали скорую смерть и заявили, что ничего нельзя сделать для выживания. В отчаянии начальник послал за нами, мы попросили всех выйти, сокращённым чином окрестили ребёнка, дали выпить освящённой воды, помолились, и — чудо! — на другой день ребёнок был здоров... Дух Христов осиял душу отца Иоанна, потому в лагере он был утешением для многих отчаявшихся людей».

Стал о. Вениамин Сиротинский и свидетелем сцены, которая говорит о том, как тяжело было о. Иоанну: «Однажды в порыве нечеловеческой усталости и изнеможения отец Иоанн упал на снег и взмолился: “Матерь Божия! Возьми меня! Не могу больше!” И вдруг явилась ему Матерь Божия и сказала: “Нет, ты ещё людям будешь нужен”». Об этом о. Вениамин вспоминал в 1974 году.

Сохранились письма, которые батюшка посылал своим духовным чадам на волю. По лагерным правилам, в месяц можно было отправлять два письма и одну посылку, и неизменными адресатами о. Иоанна, кроме родной сестры Татьяны, стали Галина Черепанова и Матрона Ветвицкая. Арест о. Иоанна вызвал смятение в умах и душах тех, кто уже не мыслил своей жизни без него. Батюшка чувствовал это и пытался мягко сгладить горечь расставания, одновременно наставляя своих чад. «Не могу, мой дорогие, не поскорбеть о том, что все вы, дети мои, очень душевные, но ещё не совсем духовные, — писал он 6 декабря 1950 года. — А последнее совершенство, конечно, выше первого. Совершенствуйтесь!» Задача совершенствования была непростой, и ещё не раз о. Иоанну приходилось подробно разъяснять Галине Викторовне и Матроне Георгиевне правила жизни для Бога, давать советы и им, и другим верующим москвичам, которые не забывали своего духовного отца. И как же были счастливы они получить хотя бы краткий и зашифрованный (иначе было опасно) привет в письме, подписанном «Н/и И-н» — «Недостойный иерей Иоанн»: «Приветствую и благословляю Ел. Серг. с сестрой (пусть не унывает), Ан. Матв. (пусть бодрствует), Евг. Серг. с семьёй (благодарите за любовь и внимание), Лелю с семьёй (поздравьте Левочку с днём Ангела)»; «О Любе будем молиться Небесному Врачу душ и телес наших, чтобы Он облегчил её бол. страдания. Ел. Ант. благословляю на новое жительство в Москве <...> о. С. Ор-ву ещё передайте от меня отдельный земной поклон и глубокую сердечную благодарность за его искреннюю любовь ко мне, грешному. Приветствую всех-всех своих бывших сокурсников по Академии». А как светло, радостно звучало поздравление с Рождеством: «Христос родился! <...> Дорогие мои, семья моя, дети мои! Кто и что может отлучить нас от любви Христовой, кто и что может поколебать нашу любовь, рождённую во Христе!»

Такие поздравления, приветы, письменные благословения передавались в Москве из уст в уста, их ждали, на них надеялись. «Нам не было известно, в чём батюшку обвинили и сослали в лагерь, — вспоминала прихожанка измайловского храма Анастасия Иванникова. — Только уже после его ареста мы, молодые девушки, которые так любили батюшку, очень осторожно где-то встречались, передавали друг другу, где находится батюшка, как его самочувствие, и молились за него». Негласным местом встреч прежних «измайловцев» стал теперь Богоявленский собор в Елохове. Из конспирации о. Иоанна называли при этом не батюшкой, а дедушкой, друг другу тоже придумали прозвища — Настя-ткачиха, Вера-бегунок и т. п. А. Иванникова: «Встречались, общались, дружили по-прежнему, но очень боялись “стукачей”, доносов, слежки».