Вячеслав Бондаренко - Отец Иоанн (Крестьянкин)

Именно в это время о. Иоанна впервые увидел Владимир Рафаилович Кабо (1925—2009), на момент ареста — студент истфака МГУ, в прошлом фронтовик, а в будущем — видный советский и австралийский учёный-этнограф. В своих воспоминаниях «Дорога в Австралию» он так пишет о знакомстве с о. Иоанном:

«Познакомился я с ним весной 1951 года (на самом деле — 1952-го. — В. Б.), когда отца Иоанна сняли по состоянию здоровья с общих работ. Помню, как он шёл своей лёгкой стремительной походкой — не шёл, а летел — по деревянным мосткам в наш барак, в своей аккуратной чёрной куртке, застёгнутой на все пуговицы. У него были длинные чёрные волосы <...> была борода, и в волосах кое-где блестела начинающаяся седина. Особенно поразили меня его глаза — вдохновенные глаза духовидца. Он был чем-то похож на философа Владимира Соловьёва, каким мы знаем его по сохранившимся портретам. Иван Михайлович — так звали его в нашем лагерном быту, так звал его и я — поселился рядом со мной, на соседней “вагонке”. Мы быстро и прочно сблизились. Одно время даже ели вместе, что в лагере считается признаком взаимной симпатии. Когда он говорил с вами, его глаза, всё его лицо излучали любовь и доброту. И в том, что он говорил, были внимание и участие, могло прозвучать и отеческое наставление, скрашенное мягким юмором. Он любил шутку, и в его манерах было что-то от старого русского интеллигента. Много и подолгу беседовали. Его влияние на меня было очень велико. <...> Я встречал немало православных священников и мирян, но, кажется, ни в одном из них <...> не проявилась с такой полнотой и силой глубочайшая сущность христианства, выраженная в простых словах: “Бог есть любовь”. Любовь к Богу и к людям — вот что определяло всё его поведение, светилось в его глазах, вот о чём говорил он весь, летящий, устремлённый вперёд...»

Когда в 2007-м, незадолго до смерти, Владимир Кабо уже глубоким стариком прилетел из Австралии в Россию, он подтвердил, что «два человека всегда шли со мной рядом по моему жизненному пути — это моя мама и отец Иоанн Крестьянкин, хотя его я видел последний раз в 1976 году». А на вопрос, как относились лагерники к о. Иоанну, Владимир Рафаилович ответил:

— К нему все без исключения относились хорошо. Я не могу припомнить, чтобы было как-то иначе. Этот необыкновенный человек обладал способностью привлекать людей, возбуждать к себе любовь. И это потому, что он сам любил людей. В каждом человеке он стремился разглядеть его духовную природу. Достоинство личности было для него высшей ценностью. Человека, способного принять и понести в себе Божественный свет, он видел и в закоренелом преступнике. Эту черту отца Иоанна я наблюдал много раз, видел, с какой открытостью, любовью он говорит с профессиональным вором, с человеком, несущим на себе тяжёлый груз прошлых преступлений.

Тогда же В. Р. Кабо рассказал историю, случившуюся с о. Иоанном в 1952-м. Лагерное начальство поручило ему, уже сотруднику бухгалтерии, раздать заключённым их мизерную зарплату. А чемодан с деньгами у батюшки «увели». Наказание было неотвратимым — новый срок в добавление к старому. Но когда о беде о. Иоанна узнал местный «пахан», чемодан мгновенно «нашёлся», причём из него не пропало ни копейки, а принёс его священнику сам «пахан», что было знаком особого уважения.

Другим человеком, на которого о. Иоанн оказал огромное влияние, был Всеволод Алексеевич Баталин (1903—1978). Уроженец сибирского Сургута, до ареста он был аспирантом Ленинградского института языкознания и одновременно школьным учителем. В декабре 1933-го его посадили на 10 лет по статье 58-10 — за то, что мимоходом назвал Троцкого хорошим оратором, — потом срок добавили. И вот теперь, в лагере, о. Иоанн так вдохновил немолодого уже ленинградского филолога своей верой и непреклонностью, что Всеволод дал себе обет — когда выйдет на свободу, посвятит жизнь Богу, и не где-нибудь, а в Псково-Печерском монастыре (рассказы о. Иоанна об этой обители ему особенно запомнились). Так оно и случилось, но об этом речь ещё впереди.

...После перевода в бухгалтерию у батюшки появилось время для чтения. Письма в Москву начинают наполняться просьбами о присылке книг: «Необходимо прислать два Евангелия (Новый Завет) малого размера, книгу о Христе — изложен, в письмах дочери (еврейки) со своим отцом, членом Синедриона, Библию, такого образца, как у выпускников д. семинарии, напечатан, очень ярким чёрным шрифтом, в обмен на имеющуюся у меня, т. к. читать её мне очень-очень трудно, даже с лупой. Глаза тупеют. “Краткий курс Ц. истории” — Малицкий, “Чинопоследование Бож. Литургии” — Георгиевский А. Изд. М. П. 1951 г. Краткий толковник на книги Свящ. Писания В. и Н. Завета». Некоторые книги он оставлял у себя, а другие после прочтения возвращал в Москву в обмен на другие. «Уже несколько дней, как я любуюсь книгами, Вами присланными <...>, — благодарил он духовных чад. — Теперь радуюсь одновременно за книги, за что, что есть на белом свете хорошие люди и что ещё творятся чудеса, но жалею, что пришлось Вам много ходить и трудиться, чтобы удовлетворить желания какого-то “буквоеда”. И это своего рода “дуализм”. Деньги не обязуют. С деньгами легко рассчитаться, и я надеюсь это сделать. Но я чувствую себя обязанным за ваше бескорыстие, отзывчивость и благодушие, которые обязуют, как каждый благородный поступок».

С переводом в бухгалтерию появилась и другая возможность — заняться выращиванием цветов. «Посаженные цветочки, хотя медленно, но растут — напрягая все свои силы, — радуется о. Иоанн в письме. — Надеемся, что и у нас они будут цвести во славу Божию и нам на утешение. Заниматься их разведением доставляет огромное удовольствие. Они нам о многом напоминают, а главным образом, о высочайшей премудрости их Творца и нашего общего Создателя». Засушенные им цветы о. Иоанн отправлял в Москву, духовным чадам. А когда была возможность, посылал и съедобные гостинцы — «баночку лесной брусники (пересып, песком) и маленький бидончик с вареньем из лесной малины. Всё приготовлено лично мною и послужит вам в утешение. Посылаемое прошу вас принять с любовью. Хоть оно и не очень высокосортное, но зато приготовлено с большим усердием и в условиях необычной жизни».

Зрение его между тем продолжало ухудшаться. К этому добавились ещё и нарастающие проблемы со слухом, и 12 сентября 1952-го о. Иоанн был освобождён и от бухгалтерской работы. Его перевели в дезинфекционную камеру — «прожаривать» одежду от паразитов. В конце осени батюшка так описывал своё новое жилище: «По милости Божией с 22 ноября я уже проживаю (вдвоём) в отдельной маленькой комнатке, расположенной при дезкамере, где я, как инвалид, помогаю своим посильным участием в повседневном труде: очистка снега на небольшом участке и различные другие мелкие, вполне посильные послушания. Жить в новом, довольно уютном уголке гораздо спокойнее и тише. Его мы постепенно привели в надлежащий порядок, после чего он начал напоминать нам собой монашескую скромную келью <...> Занавески, клеёнка, а главное, ёлочка должны придать нашему уголку ещё более праздничный вид».