Вячеслав Бондаренко - Отец Иоанн (Крестьянкин)

В. Р. Кабо так описывал новое жилище о. Иоанна: «Я спустился по нескольким ступеням вниз в небольшую комнату, слабо освещённую через окно под самым потолком. Стены обшиты деревянными плахами, двухэтажные нары, столик, покрытый клеёнкой, тумбочка. Икон не помню, их скорее на стенах и не было, чтобы не волновать начальство. Необыкновенная чистота, порядок, уют. Надо сказать, что Иван Михайлович, в каких бы условиях ни находился, умел создать вокруг себя особую атмосферу опрятности и “благолепия”. То, что я увидел, была настоящая подземная келья — явление в условиях советского концлагеря поразительное».

В этой «келье» о. Иоанну предстояло провести около года. Здесь он впервые в заключении причастился — Матрона Ветвицкая и Галина Черепанова привезли ему Святые Дары, вложенные в освящённый хлеб. Причём батюшка подробно разъяснил в письме, что сможет причаститься только с благословения «дорогого Дедушки» (так он называл митрополита Крутицкого и Коломенского Николая), так как «из-за необычной жизненно-бытовой обстановки, окружающей меня со всех сторон, в которой почти все люди, за исключением немногих отдельных лиц, позволяют себе беспрерывно курить табак, сквернословить и допускать многие другие виды невоздержания, я вынужден был, конечно, с глубокой скорбью питать свою душу только лишь агиасмой и артосом». И лишь после благословения владыки Николая он приобщился Святых Даров.

Огромную радость принесло Рождество 1952 года. О. Иоанн так писал об этом: «Спешу, другини мои, поделиться с вами и своею духовною радостью, которой меня удостоил Сам Господь. В этом году, впервые за всё время моего пребывания в изгнании, я имел возможность — хотя отчасти — встретить великий праздник Рождества Христова в более подобающей обстановке, которая возможна в условиях лагерной жизни. Своим духом и сердцем я, конечно, был в храме Божием и среди своих духовных детей, с которыми в продолжение пяти недавних лет я, недостойный, проводил в пламенной молитве эти святые незабываемые ночи.

В своём же небольшом, дарованном мне Богом уютном уголке я в Святую полночь стоял в коленопреклонённом состоянии на молитве к Господу за себя, многогрешного, за всех моих духовных чад, за всех заключённых (тружеников и мучеников) и за весь мир, значительная часть которого погружена в глубокий сон, позабыв Творца и Его святую вол ю.

По окончании молитвы я вышел во двор, и при нежном свете луны и мерцании множества звёзд, при полной ночной тишине, я — убогий изгнанник — призвал на всех Божие благословение, нас ради Рождашагося, и послал мысленное приветствие с Высокоторжественным Праздником, исшедшее из глубины моего сердца и быстро полетевшее в сердца всех любящих и помнящих меня, недостойного.

После этого была зажжена ёлка, и началась праздничная трапеза вдвоём. Мы были объяты невыразимым простыми словами духовным восторгом и праздничным ликованием.

В продолжение всего первого дня праздника я почти беспрерывно принимаю приветствия от верующих и сам взаимно приветствую и утешаю их. Посылаю вам ещё поздравительных открыток, изготовленных художником по моей просьбе. Пусть порадуются дети Божии. Вам же, мои дети, посылаю веточку со своей прекрасной ёлочки».

...Март 1953-го принёс в жизнь страны огромные перемены — умер Сталин. В. Р. Кабо вспоминал: «Я встретил отца Иоанна около нашего барака, он, как всегда, не шёл, а словно летел, в его руках была газета. “Вот, смотрите, Сталин в гробу — мечта русского народа”. Услышав это, я подумал: кто-кто, а Иван Михайлович знает свой народ. И он не мог быть равнодушен к происходящему в мире, в своей стране, но дела земные он понимал в каком-то высшем смысле, смотрел на них в отношении к Богу и вечности».

Смерть Сталина породила в среде з/к вполне понятное волнение — ожидали амнистии. И действительно, вскоре начались досрочные освобождения. «Много-много людей с радостью и любовью, с напутственным Божиим благословением я проводил домой, — писал о. Иоанн в Москву. — А над оставшимися, в том числе и надо мною недостойным, да будет воля Господня. Утешаю и ободряю всех своих односельчан».

«Жёны-мироносицы», разумеется, тоже волновались, предпринимали какие-то шаги, чтобы ускорить процесс освобождения батюшки. На это он терпеливо вразумлял их в письмах: «Напомню всем вам слова Священного Писания: “Многие ищут благосклонного лица правителя, но судьба человека — от Господа” (Притч. 29: 26). Не от уст ли Всевышнего происходит бедствие и благополучие? “...Ибо не навек оставляет Господь. Но послал горе, и помилует по великой благости Своей” (Плач 3: 31, 32). “Благо тому, кто терпеливо ожидает спасения от Господа” (Плач 3: 26). Он даёт утомлённому силу и изнемогшему даёт крепость. Утомляются и ослабевают и юноши, и молодые люди падают, а надеющиеся на Господа обновляются в силе, поднимут крылья, как орлы, потекут и не устанут, пойдут и не утомятся». Не унывайте, мои дорогие!»

В сентябре 1953-го переписка с о. Иоанном внезапно оборвалась. Галина Викторовна и Матрона Георгиевна успели порядком понервничать, когда от батюшки пришла весточка уже с другим обратным адресом: «Я здоров. Всё обстоит вполне благополучно. Только зрение моё нисколько не улучшается: оно по-прежнему очень слабое. С 12 по 21 сентября я находился в пути следования на новое место жительства». Этим «новым местом жительства» для узника стал лагерь Гаврилова Поляна в Куйбышевской области. Отъезд из Ерцева был таким скорым, что о. Иоанн не успел даже забрать из «кельи» свои книги, о чём очень горевал.

По прямой между 16-м ОЛПом и Гавриловой Поляной — чуть больше тысячи километров. Но лагерный эшелон тянулся через Москву, оттуда — на Сызрань, где этап прошёл через местную тюрьму, а уж оттуда пароходом по Волге до Куйбышева (так в 1935—1990 годах называлась Самара). В памяти о. Иоанна осталась такая сцена: «Помню, как вели нас, колонну арестантов в Куйбышеве, навстречу детишки маленькие. Ещё всех букв не выговаривают. А миловидная и юная воспитательница хорошо поставленным голосом повторяла детям бессмысленный для них урок политграмоты, говоря про нас: “Вот, детки, враги народа идут”, а они глазёнки таращат, и, подхватив за ней непонятные страшные слова, вразнобой и картавя, выкрикивали: “Вляги, вляги”, при этом ласково и приветливо улыбаясь проходящим мимо взрослым. Каковы теперь эти выросшие дети и их милая воспитательница? Вразумила ли их жизнь, доросли ли они до понимания, кто друг, кто враг, где истина, где ложь?»

Лагерь, куда этапировали батюшку, размещался на правом берегу Волги и имел необычную историю. До войны в селе Гаврилова Поляна возвели четырёхэтажное каменное здание в стиле модного тогда функционализма. Молва прочно увязала эту постройку с именем Сталина — мол, готовился то ли запасной командный пункт на случай войны, то ли личная дача вождя, то ли штаб округа ПВО. Последнее больше похоже на правду, так как в доме не было ничего особенно выдающегося — ни размаха, ни полёта архитектурной мысли. Но потом планы изменились, и в итоге в 1939-м четырёхэтажка превратилась в административный корпус лагеря, бараки которого наросли вокруг, словно ядовитые грибы. Кроме того, за колючей проволокой высились двухэтажный цех кожевыделки по изготовлению хромовой кожи, валяльный цех для производства валенок, швейный, где шили рукавицы для строителей ГЭС, прядильный, где изготовляли верёвки, и сетевязальный, где плели сети и корзины, мастерская для поделок из дерева и камней, делавшая, в частности, пресс-папье. Заключённые работали также на лесопилке, лесоповале, мощении дорог, обжиге извести, известковых и каменных карьерах.