Лина Тархова - Заложники Кремля

Народ все видел! И это породило такой цинизм, от которого страна, наверное, никогда не отмоется.

В это время появляются анекдоты, уже далеко не невинные. Вот два самых характерных, оба тянут на диссертацию по тому, как точно раскрыта в них политико-экономико-нравственная ситуация в стране.

Пациент обращается к доктору:

— Что со мной? Думаю одно, говорю другое, а поступаю по третьему?

Доктор отвечает:

— От марксизма-ленинизма не лечим.

И второй, знаменитые пять парадоксов социализма:

« В магазинах нет ничего, но холодильники у всех забиты.

Холодильники у всех забиты, но ни у кого нет денег.

Ни у кого нет денег, но никто не работает.

Никто не работает, но все недовольны и жалуются на жизнь.

Все недовольны, но на выборах все голосуют « за ».

Была в Брежневе черта, которая принципиально отличала его от Сталина и Хрущева — он первым предстал перед нацией не столько официальным лидером, сколько частным лицом. Даже громкие скандалы, связанные с детьми, не очень вредили ему поначалу, потому что работали на образ страдающего отца и доброго семьянина.

Чадолюбие и семейственность «Бровеносца в потемках» дорого обошлись советскому народу. Кто-то дотошный не поленился подсчитать, что Леонид Ильич за время своего всевластия приискал непыльные должности, дал квартиры и привилегии более чем сотне своих и жениных родственников, стянувшихся в Москву с Украины и Молдавии. Рядом с дачей Брежнева в знаменитой Жуковке со временем появилась дача его брата Якова, а чуть подальше — дачи его детей, внуков, свояков, племянников…

Биография Якова Ильича Брежнева стоит того, чтобы вчитаться в нее внимательно. Тем более, что получена из первых рук — его дочь написала книгу воспоминаний. Это трагедия слабого человека, сгоревшего в плотных слоях кремлевской атмосферы. Он появился в Москве в 1963 году. За год до свержения Хрущева Председатель Президиума Верховного Совета СССР Брежнев начал «перетаскивать», как пишет племянница, своих родственников в столицу. Так здесь появились его мать, свекровь, сестра Вера с мужем, Яков со второй семьей, а также несколько родственников Виктории Петровны, жены Леонида Ильича. Как комментирует это «переселение народов» племянница, именно в это время дядя начал подготовку к перевороту и был уверен в успехе.

Брату Брежнева предоставили на выбор несколько квартир в престижных частях города. Он остановился на Старом Арбате и был очень доволен своей квартирой в Староконюшенном переулке, рядом с канадским посольством.

Оказавшись в столице, Яков Ильич очень скоро стал «свадебным генералом», а заодно и тараном, с помощью которого ловкие люди открывали высокие двери. Вот как живописует это его дочь:

«На брата Брежнева созывали друзей, как на свежую осетрину. По случаю прихода гостей накрывался обильный стол. Тут уж никаких денег не жалели — окупится сторицей. К столу созывались все «нужные люди», чтобы видели, какой почетный гость бывает в этом доме.

За бутылкой коньяка ненавязчиво решались насущные проблемы. Захмелевшему брату Брежнева подсовывали сына-аспиранта, нуждающегося в хорошем распределении, или старушку-маму, которую необходимо определить в спецполиклинику. Устроить поудобнее родственников, друзей, любовниц через блат почиталось святым делом. Всеобщий протекционизм при моем дяде был слишком откровенен и циничен.

Тут же, как по мановению волшебной палочки, на столе возникал телефон и даже услужливо набирался нужный номер. Отцу оставалось только назвать себя и вразумительно высказать просьбу. Иногда доходило до смешного, когда фамилию протеже крупными буквами писали на бумажке, из чего я заключала, что отец в этом доме впервые и ни фамилии, ни имен хозяев не знает.

В те времена слово «купил» стало атавизмом, его прочно заменило слово «достал». Доставать через брата Брежнева можно было все. Практически вся сфера обслуживания была у него под рукой. Отец прекрасно знал, кто и что может сделать для него в той или иной ситуации, в этом он быстро научился ориентироваться. На всех фронтах социальной и бытовой жизни у него были свои люди. Обращался он к ним запросто: Коля, Саша, Леша».

К концу 60-х годов окружение Якова Брежнева сплотилось в устойчивое сообщество попрошаек. Просили все — от лекарств до дач. За услуги полагалась «благодарность». Яков Брежнев не вылезал из ресторанов. «С болью в душе наблюдала я, как отец спивается. Теперь я уже буквально умоляла его взяться за ум, разогнать прихлебателей, не позорить ни себя, ни брата. «Не пей», — со слезами на глазах просила я его. «Ах, Любка, — тоже со слезами отвечал он, — все равно жизнь поцарапана».

К Якову Ильичу обращались и незнакомые лица, ему писали, как пишут, жалуясь, в газету, в прокуратуру, как взывают к известным артистам или космонавтам. «Иногда на конверте только и значилось: «Уважаемый Ильич!» Отец шутил: «Пишут Ленину, а адресуют мне ». Министерство цветной металлургии, где он работал, брали штурмом. Как сто лет назад, ехали в Москву со всей земли ходоки. Несли за тысячу верст свою правду, наивно веря в непогрешимость верховной власти. После безрезультатного хождения в Президиум Верховного Совета, прокуратуру, ЦК партии и ОБХСС, наслушавшись в очередях легенд о безотказности и всемогуществе моего отца, шли эти жертвы социальной несправедливости на площадь Ногина, где он работал. В одиночку и группами поджидали они его у главного входа в министерство до и после работы, во время обеденного перерыва и поздно ночью, чтобы застать с утра.

«Вот парадный подъезд, — стихами русского поэта Некрасова шутил его друг, профессор Института стали и сплавов Геннадий Гуляев, — по торжественным дням, одержимый тяжелым недугом, целый город с каким-то испугом подъезжает к заветным дверям…»

Но брату генсека все чаще бывало не до шуток . «Опять ходоки, — говорил он нередко, когда я навещала его на работе. — Черт знает, как они прорываются в кабинет? Сидят, курят мои сигареты, отнимают время и ноют, ноют… Ну что я могу сделать? Их тысячи, миллионы, а брат у Брежнева один. Набиваются в друзья те, с кем жил на одной улице, стоял в одной очереди за пивом, у кого якобы списывал диктанты в третьем классе». — «Иди знай, может, и списывал», — шутила я. «Так они теперь за этот диктант „Волги“ просят», — горько смеялся отец… Совершенно осатанев от обилия писем, просьб и жалоб, отец периодически переходил на полулегальный образ жизни. «Живу подпольщиком с партийной кличкой Ильич, — говорил он мне, — шмыгаю в подворотню, как нашкодивший кот».

Нагрузка Якова Ильича была непосильной. С утра — вереница коллег, подчиненных, параллельно просачиваются просители. Одновременно звонят все телефоны, высшее начальство требует к себе… После напряженного дня нужно расслабиться, для этого есть рестораны, театры, любимые девушки. (Если верить Любови Брежневой, не отказывал себе в этом и человек, оставшийся в общем мнении едва ли не образцом строгой морали — Юрий Андропов). «Дядя мой, сам увлекавшийся больше брюнетками, часто шутил по поводу неравнодушия шефа КГБ к высоким полным блондинкам, которым Андропов устраивал квартиры в центре и очень прилично одевал. Одна из таких дамочек жила на улице Горького. Волею судьбы нам с отцом пришлось побывать у нее в гостях. Меня прежде всего поразило общество, собравшееся по поводу дня рождения его (Андропова. — Авт.) любовницы, — самое что ни на есть изысканное. Там был цвет Москвы: режиссеры, писатели, ученые. Дама была истинной леди, как говорят, «из хорошей детской», и не столько хороша собой, сколько изысканна, воспитанна и потрясающе элегантна. Андропова там, разумеется, не было (конспирация!). Когда стали разъезжаться по домам, отец отвел меня в сторонку и сказал, пряча глаза: «Тебя отвезут. Я должен остаться, переговорить о деле…» Я молча кивнула. В конце концов, его личная жизнь меня не касалась. Одеваясь в прихожей, я слышала, как отец звонит жене, предупреждая, что задержится… Вспомнила, как однажды мы пришли с отцом к Леониду Ильичу в кабинет на Старую площадь. «Только что Андропов от меня ушел», — сказал дядя и невольно показал на стул напротив. Отец, совсем было приземлившийся на него, подскочил, как ужаленный. «Что, Яша, боишься Андропова? — рассмеялся дядя. — Я сам его боюсь. Бог с ним, есть в нем что-то очень темное…»