Виктор Максимов - Исповедь старого солдата

Успокаиваюсь заверениями врачей 42-го отделения госпиталя о продолжении лечебных процедур для Анатолия и уезжаю в Германию. Работа германского Общества помощи ветеранам войны в России продолжается, от помощи которого отказался заместитель председателя правительства Свердловской области и одновременно начальник госпиталя С. Спектор.

Получаю информацию о том, что Анатолия уже усаживают в инвалидную коляску…

19 октября звонок Валентины Семеновны: утром Анатолий Александрович скончался… Не дождался после моего отъезда медицинской помощи из госпиталя. Пять месяцев ждал врача…

Оговорюсь: подобного в Челябинском госпитале ветеранов войны не было и быть не может. Коллективы медперсонала в госпиталях формируются руководством госпиталя, поэтому коллектив госпиталя в Екатеринбурге я обвинять не могу, не имею права, а вот начальство — ДА! Вспоминается такой случай. Семен Спектор в начале своей карьеры начальника на моих глазах сидел не один день возле обреченного на смерть ветерана, и я посоветовал Семену: «Поди, поспи…» На что Семен ответил:

— Я врач, и пока бьется сердце у человка, пусть даже перед неминуемой смертью, я должен быть рядом с ним до конца, пытаться облегчить неминуемую смерть…

После 25 лет работы у Семена проявились другие интересы и цели, а какие — говорить срашно и больно.

Необходимость организации хосписа в Екатеринбурге не дает мне покоя не один год, и на все попытки его создания я натыкаюсь на безразличие к этой проблеме властей, решения не находится. Начальник госпиталя Башков, казалось бы, кому как не ему заниматься этим, отвечает просто: «Не мое дело! Госпиталь лечит… и будьте здоровы».

Как-то я посмотрел отчет социального центра в Екатеринбурге помощи ветеранам и жертвам войны, тяжело больным, на дому, организованного Обществом помощи ветеранам войны в России, и узнал, что в тринадцати случаях помощь оказывалась в последние, предсмертные дни… Тяжело говорить сейчас о старых людях в России, материальные возможности большинства позволяют только оплатить квартиру и самое скромное питание — не до медикаментов. А что уж говорить о тех, кому надо облегчить дорогу к смерти, разве что надеждами на Бога: тот никому не отказывает в надеждах…

Таковы времена!

В память Анатолия Александровича я позволю себе привести небольшой, сокращенный отрывок из его книги «Неизвестные будни войны». Будни о тех, кто выжил в войне, и тех, кто в ней остался навсегда.

«…За годы войны я видел много убитых. После боя они оставались лежать на земле. Своих мы хоронили, об остальных не задумывались, считали, что их похоронят тоже свои.

Но вот однажды, выполнив задание, я в сумерках возвращался на свой наблюдательный пункт. Вечер был теплый, тихий. С особым удовольствием шагал по дороге, радуясь тому, что жив, что могу идти не сгибаясь, в полный рост, хотя при этом на душе было не совсем спокойно. За многие месяцы окопной жизни мы настолько привыкли или ползать по земле, или перебегать с места на место, согнувшись в три погибели, что в нормальном положении чувствовали себя неуютно. А тут, пожалуйста, — во весь рост!

Километрах в трех от передовой, у самой дороги, неожиданно возникли несколько странных сооружений. Они напоминали как бы маленькие домики без крыш. Еще вчера, когда я шел на задание, ничего такого здесь не было. Что же это? Я свернул к ним.

Подойдя ближе, увидел, что это не постройки, а что-то непонятное. Рядом копошились люди. Это солдаты рыли огромные, квадратные ямы.

— Ищешь кого? — раздался из ямы хрипловатый голос.

— Да нет, — заглядывая внутрь, ответил я. Там в темноте проглядывался силуэт солдата. — Что это у вас там?

— А ты подойти поближе, посмотри, — посоветовал солдат.

Резкий неприятный запах исходил с той стороны. Подойти близко было невозможно. Но даже издали, присмотревшись, увидел, из чего эти «постройки». Дрожь меня пробрала — это были убитые солдаты, сложенные, как дрова в поленницы.

Солдат вылез из ямы. Пожилой, давно не бритый, он устало сел на камень, достал из кармана кисет с табаком, в котором была завернута аккуратно сложенная газетка, скрюченными пальцами ловко свернул «козью ножку» и, набив ее табаком, тонкий конец сунул в рот. Потом такими же привычными движениями достал кресало, несколько раз чиркнул по камню. Шнур поймал искру, задымился. Солдат прикурил, затушил пальцами шнур и вместе с кисетом сунул обратно в карман.

— И что вы… их… туда… в ямы?

— А куда же еще? — удивился солдат, — на то мы и посланы. Днем собираем, ночью закапываем.

Солдат затянулся махорочным дымом и простуженным голосом продолжал:

— Да, много их тут… Дома каждого ждут, а мы всех их в одну яму поскидаем. Одно название — братская могила. Земля всех братьями делает.

— А медальоны хоть собрали?

— У кого были — взяли. Потом может отпишут: дескать, погиб смертью храбрых, да хороним мы его вот так, как собаку, просто в яму бросаем. А как же по-другому? Не рыть же могилу каждому?

Ребят гибнет много. Но такого количества убитых, собранных вместе, не видел ни разу. Подумал: в один из дней в такой братской могиле могу оказаться и я…

К утру вернулся на передовую. В привычной обстановке увиденное ночью растворилось в новых переживаниях. Обстрелы и бомбежки не оставляли времени для размышлений. Шла война.

Солдатская жизнь продолжалась».

Судьба — бескрайняя, непредсказуемая, счастливая и всякая, была к Анатолию щедра — сохранила жизнь на войне, а после долго оберегала его, вот только в самом конце положилась на людей, те не уберегли…

Иногда думается, что и моя долгая жизнь является подарком от тех, кто не дожил свою жизнь, отнятую войной, и на старости лет я пытаюсь, в мирской суете, оправдать этот подарок судьбы, как оправдал его и Анатолий…

Как гласит народная мудрость, долг платежом красен.

Уходит в историю прошлая война, уходит и моя жизнь. Все вокруг меняется — жизнь, люди — и я стараюсь принимать реальность, все равно нового не миновать. Пора бы и поблагодарить судьбу, однако не получается у старого солдата примирения с прошлым, не уживается оно с настоящим. Мой земляк, поэт Щипачев, рассуждает: «…жизнь прожить — не поле перейти… всякое бывает». Не покидает меня чувство несправедливости, заботит поведение людей, среди которых приходится жить — как ведут себя, как живут, какими заботами и радостями, о чем думают, как причастны к формированию общественного мнения.

Вроде бы все естественно: власть и народ решают свои проблемы сами по себе, и это настораживает, — интересы-то разные на сегодняшний день, а кто заботится о завтрашнем дне? О власти не говорю, думаю о грешном нашем народе и понимаю — забывает о своем прошлом, которое прошел за эти семьдесят лет, не думает о будущем. В разговорах часто спрашиваю молодежь: «А будет ли оно, будущее, у вас, состоится ли?» Многие с недоумением, с ухмылкой смотрят на меня, удивляясь вопросу старого человека… но — не все! Кто и с озабоченным выражением лица расстается со мной.