Александр Красовицкий - Императив. Беседы в Лясках

— Но в экономике именно так.

— Не в экономике, а в мышлении вообще. В жизни человека, если ребенку говорить: делай, что хочешь, — значит есть иллюзия, что это его освобождение. Но вы воспитаете не к свободе, вы воспитаете к рабству. Человек, который не владеет собой, — это раб. А сейчас все запуталось. И только спортсмены, научные работники — это люди, которые знают, что есть дисциплина, твердая работа, самоограничение — нельзя себе многих вещей позволить, потому что это нас ослабляет. А в обществе, где все основано на продаже, где просто мы все продаем, все говорят: делай, что хочешь, покупай больше, больше желаний, больше страсти — лучше для тебя. И эта философия полностью разбивает здравый смысл, просто она против здравого смысла, она против природы, так никто не проживет ни в природе, ни среди людей. А сказать что-то более твердое — сразу вас классифицируют как человека, который против свободы других. Свобода — это огромный обман сейчас, проблема огромного непонимания, что это такое — свобода. Когда это звучит положительно, а когда — совсем не положительно. Представление, что жизнь безопасна и можно себе все позволить, — это преступная мысль, потому что она ведет к смерти. Мы должны постоянно людей предупреждать: осторожно, жизнь — это опасный эксперимент, и надо делать все, чтобы он не закончился плохо. А сегодня люди говорят по-другому: можешь себе все позволить. Есть такой лозунг, который тоже взяли из Америки: ты этого достоин. Реклама говорит, что можешь это себе позволить, показывает вам шампунь, говорит, что вот он такой… В этом очень большой обман.

— «Солидарность» в 80-е годы. Это ведь было фактически тоже Варшавским восстанием или Гданьским, но совсем по-другому. Как это было?

— Это, возможно, мой личный интерес, чтобы в истории всегда всё проверять и всегда всё рассматривать, чтобы понять, насколько всё было заранее известно — и тогда всё, что делали, было безнадежным, а насколько всё могло пойти по-другому. У нас, конечно же, есть история распада Речи Посполитой. Это первый момент, когда было неизвестно до конца: могли мы еще в то время защититься? Последний король, Станислав Понятовский, пробовал усилить польскую армию под тем предлогом, что хочет помочь Екатерине бороться против турок и освободить Константинополь. Наш сейм и предатели, работающие для России в нем, не допустили этого. Денег не дали, армия не развилась. А если бы тогда это удалось, если бы несколько менее коррумпированных послов, депутатов появилось тогда в сейме, может быть, этот маленький шаг мог бы спасти нас, мы пережили бы это как государство. Потом восстание 1831 года. Мы сейчас говорим: трагическое восстание. Но могло ли оно победить? Вы знаете, из этого восстания выросла Бельгия. Потому что русская армия шла остановить формирование Бельгии, но остановилась в Польше.

С премьер-министром Польши Ежи Бузеком, 1999 Г.

— И не дала Франции победить.

— Да. Но в то же время это, конечно, тоже было. Потом 1863 год. Как было с этим восстанием? Было ли оно совсем безнадежным? Конечно, всегда есть историки, которые скажут: все было безнадежным. Но я этого не знаю. Потом, дальше, — восстановление нашего государства. Это чудо, этого не должно было быть. Поверить, что в 1918 году два врага в одинаковой степени будут разбиты — и царская Россия, и Австро-Венгрия с Пруссией — это просто чудо, в истории так почти не бывает. Странно, что так произошло. А 1939-й? Меня очень беспокоит мысль историков, что если бы во главе нашей армии стояли более талантливые люди, то не факт, что все должно было закончиться так, как закончилось. Можно было ударить в направлении Берлина, и, может быть, тогда англичане приняли бы другое решение. Потому что известно из закрытых источников, что была такая мысль — посмотреть, как будут развиваться события, — и, может быть, тогда советские войска и не вошли бы на нашу территорию 17 сентября. Если бы нам удалось эту войну повести лучше! Но там была какая-то стратегическая ошибка — не было концентрации сил. Я в этом не разбираюсь, но важно попытаться понять: можно ли было победить? Я об этом тоже думал, когда появилась «Солидарность»: ну и какой шанс мы теперь имеем? У нас была память, что мы не подняли восстание в 1956 году и благодаря этому у нас была сильная «оттепель», и мы добились очень многих важных вещей. И потом был такой же вопрос: а с «Солидарностью» у нас есть шанс победить? И сначала нам казалось, что этого не будет, Брежнев этого никогда не позволит. У Союза было еще много сил, хотя был Афганистан, и мы знали, что Брежнев очень не хотел войны в Польше. Но вопрос: как далеко идти в наших требованиях, где граница дозволенного? Там был момент обращения к рабочим других стран, это была настоящая провокация, очень опасная — что мы уже пробуем совершить революцию во всём советском лагере. Говорили люди, что нельзя этого делать, надо замолчать, не обращаться к другим.

— А кто делал это обращение?

— Я уже не помню, какая-то часть «Солидарности», но более радикальная, которая считала, что надо из этого сделать международное дело. А другие говорили, что нет, надо так, вполголоса. Это, мне кажется, постоянный вопрос всех активных людей: сколько прагматизма, сколько принципов и идеализма, как это совместить. И когда потом уже был «круглый стол» с «Солидарностью» в 1989 году, мы тоже не знали, какие силы там, по другую сторону. Вы помните, был такой кандидат на пост первого секретаря компартии советской, Романов из Санкт-Петербурга, тогда Ленинграда. Если бы он победил, стал генеральным секретарем, может быть, агония Советского Союза была бы долгой и более страшной, может быть, все пошло бы в другом направлении. Но это тоже был огромный риск: пойдут ли они на свободные выборы у нас, но, оказалось, пошли. Мы тогда не знали, в течение полугода, пока не рухнула берлинская стена, насколько это согласие на перемены в советском лагере решительное, мог ведь быть и удар. Удар мог прийти не только с танками, могло быть отключение газа, остановка разных кредитов. Мы могли бы оказаться в таком опасном положении, что сам народ мог бы сказать, что пусть уже будет как было, потому что стало еще хуже. Сколько терпения у народа, сколько он выдержит? Но народ выдержал даже эту шоковую терапию, потому что было доверие к руководителям «Солидарности». Но заранее никто не знал, выдержит или нет.

— А шоковая терапия действительно была детищем Бальцеровича, или это был консенсус самой элиты?

— Был консенсус, но сформулировал это он.