Юрий Безелянский - Драма лихих 90-х. Книга 2. 90-е годы

На Москву нагрянула жуткая жарища, под 35 градусов, пришел знойный воздух из аравийских пустынь. А тут пришлось идти в «Работницу» и «Огонек»:

Взорвали два троллейбуса — ответ на действия федералов в Чечне… Фотокор «Нового книжного обозрения» снимал меня в арбатских переулках у маленького памятника Пушкину. Я и Пушкин, — это прямо для Соболя. Лена Сылко пытается пробить мои программы на ТВ. Боюсь, что это всего лишь теле-мираж. А я сам продолжаю печатать и печатать. На кухне. Форма одежды: трусы, тапочки и очки, и ничего более, — жара!.. Материалы продолжают выходить в газетах и журналах. В субботу от жары спасались в Калистово, у Болдинских. Аркадий пересказывал мне содержание газет, которые я давно прочитал.

Вместе с Песковой были в прямом эфире на Эхо у Оли Галицкой в программе «Уют-компания». Я даже почитал пару стихотворений Агнивцева, в том числе «Почему обезьяны не могут любить прекрасных дам»:

«Все, что требует от мужа эротический регламент, все у вас есть! Плюс, к тому же, африканский темперамент» — так говорила дама удивленной обезьяне, а та в ответ:

Комплимант от Алексея Пьянова: «Вы — уникальный человек, ни у кого сейчас нет такой информации, как у вас». Был в газете «Культура», предлагал свои итальянские заметки. Говорил с главным редактором, Юрием Белявским. Любопытно: в Москве 4 пишущих Ю.Б.: Юрий Бондарев, Юрий Богомолов, Юрий Белявский и я.

17-го был интересный миг. Ще смотрела по ТВ «Санта-Барбару», я сидел на кухне, пил датское пиво из высокого тяжелого чешского стакана и подумал о том, что вот это, наверное, и есть счастье, точнее, миг счастья. Я всегда мечтал иметь свою квартиру, чтобы в ней было много книг, какой-то минимальный комфорт, и чтобы рядом находилась красивая и умная жена, ну и, конечно, чтобы чего-то добился в жизни. И вот все это есть. К сединам пришла небольшая журналистско-писательская известность, есть денежки, смогли побывать в Германии и Италии. Конечно, нет «Вольво», но, может быть, машина и не нужна (я — гуманитарий и от вида авто не вздрагиваю). Так что прочувствованный миг счастья у меня был.

Неожиданный звонок из Нью-Йорка от Маши Трофимовой (собственный дом, два мерседеса и т. д.), увидела мой материал в «Новом русском слове» и возбудилась: так захотелось в молодость, в Москву, в прежнюю жизнь. Еле нашла мой телефон.

На Эхе записал 4 «штучки»: Набоков, Людовик XIV, Бернард Шоу и прочитал поэмку Веры Инбер «Васька Свист в переплете». Какая-то редакторша подскочила: «Ой, у меня есть досье на вас — я все ваше вырезаю…». А через два дня в программе «Долче вита» услышал, как рассказывал о Бернарде Шоу. На р/с «Надежде» записал программу про Зощенко и Глинку. Объявляют: писатель, журналист, историк… Надо бы еще добавить: сказочник… По «Эху» слушал «Мочалкин-блюз»: «Я — мэн крутой, я круче всех мужчин…». В отличие от этого «мэна», я не предлагаю: «Эй, мать, беги в мою кровать». Время соблазнений было в молодые годы. Сейчас меня соблазняют только гонорары и книги.

На «Эхе» какой-то скандал и выгнали Ольгу Галицкую — любимицу радиослушателей. Только что прозвучал мой Людовик XIV под патронажем Галицкой. Как известно, Людовик погиб на эшафоте, и у меня подозрение, что и моя рубрика без Галицкой погибнет… (так оно и произошло — 25 мая 2011).

Удивило ТВ, показав сразу два фильма «Психо» («Психоз») — Хичкока (1960) и Ричарда Франклина (1933) — Хичкок и без цвета Хичкок: леденящий триллер. А у меня свой литературный триллер: большой материал о Федоре Сологубе.

«Когда меня у входа в Парадиз Суровый Петр, гремя ключами, спросит: «Что сделал ты?» — меня он вниз железным посохом не сбросит…». А пока апостол Петр не гремит ключами, Пескова продолжает делать мою книгу, и «Сад любви» обретает цветовую эффектность. Говорит, что в этот роскошный «кирпич» она вбухивает 100 тыс. долларов и мне, вместо гонорара, даст аж 500 экземпляров. И во всю говорит о презентации в Союзе писателей, композиторов, архитекторов… И идет густой бриллиантовый дым в дворницкой Тихона. Как там в великом романе?

«Ипполит Матвеевич оглянулся. По темным углам зачумленной дворницкой вспыхивал и дрожал изумрудный весенний свет. Брильянтовый дым держался под потолком. Жемчужные бусы катились по столу и прыгали по полу. Драгоценный мираж потрясал комнату…».

Пескова и «пенаты» — это мои «Двенадцать стульев».

Сплошной конвейер дел, карусель тревог и забот, печатная фабрика на дому, — вот что такое моя пенсионная жизнь.

Пачка книг «Любовь и судьба» была увезена в Вытегру на Клюевские чтения и там была продана и раздарена. Сею доброе, разумное, вечное. Одна из книг досталась внуку Есенина (внуку — от кого?). Звонили из Петербургского ТВ: помогите достать книгу о Рюрике, она крайне нужна, а в Питере ее не сыщешь…

На 1 августа сочинил строки Ще:

Отмечали в Калистово под «Мукузани» и ели холодный борщ. Пришлось подписывать купленные Мариной книги, за одной пришла соседка по даче лично. Был слышан шепот: «Сестра приехала… А мужу нее писатель…». В этом было что-то из чеховского сюжета.

2 авг. еще одна телебригада (Ирина Кленская и Людмила Соловейчик). Потом охи: «Какой у вас светлый, теплый дом, так было приятно с вами общаться…» и т. д. Гуляя в роще, встретили Женю Рейна. Зашел разговор о Вознесенском. Я сказал, что он хотел мне помочь в раскрутке и… На что Рейн: «Вознесенский — человек холодный, он никому не помогает, кроме авангардных поэтов и то, только для того, чтобы утвердиться в качестве отца Авангарда».

Вчера утром на «Волге» повезли на Шаболовку (4-й канал, «Российские университеты»). Старое здание ТВ, построенное еще в 30-х годах. Следы запустения и маленьких денег. По студии бродят актеры и кошки. Но вот эфир. Кленская представляет меня как человека-архив и как человека-календарь. Назвали груздем — полезай в кузов: я рассказываю о датах на 4 августа: королева Маб, Наполеон и Жозефина, читаю строки Шелли: