Юрий Безелянский - Драма лихих 90-х. Книга 2. 90-е годы

14-го ездил на Кузнецкий мост, в приемную ФСБ, где мне предоставили возможность познакомиться с «делом» отца. Все липа и абсурд, а в итоге сломленная жизнь семьи — отца, матери и отчасти моя… Из ФСБ вышел в глубокой задумчивости, поехал в «Каприз», отдал материал для апрельского номера, посмотрел на сигнал марта, а далее на «Эхо Москвы» — в «Гостиную Ксении Лариной» (обаятельная простушка с серыми глазами). Сначала в гостиной выступал депутат Владимир Лукин, потом я, минут 25. Все хорошо, но устал очень, на улице жуткая слякоть, троллейбусы встали, и пришлось мне от Сокола идти пешком. С высоты успеха в эфире да в уличную грязь…

«Любовь и судьба» в «Книжном обозрении» попала в рейтинг читаемых книг вместе с «Мастером и Маргаритой», «Бодался теленок с дубом» Солженицына, «Страшным судом» Виктора Ерофеева… Галя Мишта попросила у меня разрешение прокатать мои рассказы на P-1 на частной радиостанции «Новая волна»… На репетиции «Старой квартиры» поцапался с Челядиновым и Кемарской. Я сказал: «То, что вы делаете — это керогаз, сплошная бытовуха, я вам предлагаю серьезные вещи, а вы их не берете и пытаетесь угодить средненькому телезрителю».

17-го была съемка. В кадре о стилягах, приглашенные Анофриев и Белявский были откровенно скучны, ярок был только Илья Шатуновский, который ни за что не хотел покаяться за свой зубодробительный фельетон в «Правде» — «Плесень». ЧП с «Молодой гвардией»: оклеветанная молодогвардейка в романе, Лядская отказалась приехать на съемки, ибо до сих пор боится, хотя и получила реабилитацию… Инна Макарова попыталась спеть осанну Фадееву — заученные монологи артистки! — но Гриша Гурвич ее оборвал. Художник Борис Ефимов (96 лет!) отчаянно ругал Сталина, ну, и прочее. Кемарской подарил своего Рюрика и сделал такую надпись:

Никак не могу сбросить с себя зубные напасти (их не расшифровываю), снимал боль анальгином и эротическим фильмом Тинто Брасса «Паприка». Груди и попы в неимоверном количестве. И как жаль, что в молодые годы не было таких «паприк». Символ был другой: рабочий и колхозница, в экстазе державшие серп и молот.

Новая дневниковая неделя началась с изучения тома Бодлера. Мой опус о поэте с «несчастным сознанием» (так считал Гегель), написанный в 1976-м, оказался слабоватым и решил написать заново. Прочитал большой очерк Сартра о Бодлере — не понравился, написано скучно и неинтересно. Следовательно, моя задача, как это не смешно, написать лучше, чем Сартр, чтобы было читабельно. Не для высоколобых людей, а для нормальных.

В «Капризе» вышла моя лирическая импровизация на тему: каприз. Из «Нового русского слова» пришла моя публикация «Балаганчик Саши Черного». Венгерова в шоке: Лесневская перехватила у нее спонсоров и идею рассказов о любви, и, стало быть, и я с носом. В «Крон-пресс» выбивал деньги. Ованесович: как вы не получили? И сделал круглые глаза. Я в ответ тоже круглые: не получил. Тут же он дал распоряжение выплатить. И предложил мне написать роман «Кавказец» о клане бандитов (не он ли из этого клана?). Я, естественно, отказался.

23 января на микроавтобусах члены палаты по науке, здравоохранению и культуры поехали в Федоровский глазной центр. В автобусике ехал вместе с Черторицкой и Тимуром Салаховым (звезду героя соцтруда он носит постоянно), — они с восторгом говорили о Рюрике и о необходимости его переиздать в улучшенном виде. Салахов стал перебирать имена банкиров, у кого он может попросить денег на переиздание: Алекперов, Виноградов… Я снова весь в миражных огнях.

Всех приехавших «палатников» встретил хозяин — Святослав Николаевич Федоров. С удовольствием показывал свое хозяйство и даже продемонстрировал на экране, как проходят операции. Затем обед — все ресторанное. И снова нескончаемые разговоры о России. Они были, кстати, и до обеда в кабинете Федорова. Он говорил пламенно: «Мы — распадающаяся Золотая Орда… Наемный работник — замаскированный раб, задача которого увильнуть от работы… Русский человек — нерентабельный человек: он потребляет больше, чем производит». Федорову никто не возражал.

Разговор по телефону с вдовой поэта Александра Соболева (вообще-то он не Александр, а Исаак) — Татьяной Михайловной. Она жаловалась на судьбу своего покойного мужа, которого в большую литературу так и не пустили литературные генералы, а вся слава от «Бухенвальдского набата» (слова Соболева) досталась композитору Вано Мурадели, Соболеву не заплатили ни копейки. Человек-изгой…

Жертвы Бухенвальда, Майданека, Дахау и других лагерей смерти. А в СССР были свои лагеря и тоже жертвы, жертвы… А сколько их в литературе: и не только Мандельштам, Клюев, Клычков, Нарбут, Павел Васильев, Борис Корнилов и другие. А еще жертвы непризнания, конкурентных схваток, зависти, доносов и т. д. Когда-то я записал пронзительные строки из какого-то романа Айрис Мердок. Вот они:

«Мы все в аду. Жизнь — это мука, мука, которую осознаешь. И все наши маленькие уловки — это только дозы морфия, чтобы не кричать…

Каждый из нас кричит, надрывается в своей отдельной, обитой войлоком, звуконепроницаемой камере…»

Вот так все лучезарно. Оптимистично и живенько…

На Радио повстречался с Толей Трусовым (кубинская редакция). Он давно пишет стихи и неплохие, я ему сказал, что пора и книжку выпустить. Он:

— Ну, это надо ходить по редакциям, просить, убеждать, — я не могу.

— А как же я хожу…

— У тебя есть воля. А у меня ее нет… Я чувствую себя чужим в этом мире. Пусть рукопись лежит, может, после смерти найдут ее, и кто-нибудь опубликует.

Да, Толя замечательный человек, добрый, отзывчивый, но не боец.

В субботу к нам в гости приходили Токаревы. Кулебяка с капустой и пирог с яблоками в исполнении Ще были великолепны. Под стать были и разговоры: об Италии, о Данте, Петрарке, де Бюлле, Верлене и т. д. Дорвались интеллектуалы!.. А потом Валерий Абрамович звонил: ах, донна Анна, ах, кулебяка. И по поводу моего очерка о Собаньской сказал, что что-то вставит в свою программу «Пушкин и Мицкевич».