Анатолий Карпов - Жизнь и шахматы. Моя автобиография [litres]

И Горбачев, и Яковлев, которые вроде бы и являлись инициаторами всех последующих демократических изменений, перепугались не на шутку и после достаточно продолжительных консультаций предложение депутата отклонили. Тогда перед самым началом голосования Оболенский снова оказался на трибуне и заявил следующее:

– Ввиду того что руководство страны не нашло никакой другой кандидатуры на выдвижение в президенты, кроме Михаила Сергеевича Горбачева, я, для того чтобы эти выборы действительно стали свободными и справедливыми, выдвигаю сейчас на этот пост свою кандидатуру и прошу включить мою фамилию в избирательный бюллетень.

Он имел на это полное право, так как Конституция гласила, что депутат может объявить себя самовыдвиженцем. Однако вместо того, чтобы сделать это без всяких проволочек, вопрос поставили на голосование, а отдать свой голос за предложение Оболенского многие народные избранники почему-то не решились. С моей точки зрения это первое нарушение основного закона страны и стало началом политического краха Горбачева.

Второй его безусловно огромной ошибкой стала антиалкогольная кампания. Возможно, она была не так уж плоха с точки зрения заботы о здоровье населения, но ее экономическая сторона оказалась абсолютно губительна для виноградников России, Молдавии и Грузии. Самоубийством окончил жизнь директор крымской «Массандры», огромное количество людей, разорившись, осталось не у дел. Это не могло не привести к нарастающей тревоге населения.

Третья же мина замедленного действия, бабахнувшая при Горбачеве и окончательно разрушившая его власть, была заложена еще при Брежневе, когда приняли шестую статью Конституции о руководящей роли Коммунистической партии. Люди, не вступившие в ряды КПСС, за очень редким исключением, не имели права занимать высокие должности. Это предопределило появление в партии огромного количества карьеристов, которым на самом деле не было никакого дела до идеологии. С приходом Горбачева, конечно, встал вопрос о том, что статью эту надо из Конституции убирать. Помню, как раз накануне голосования разговаривал об этом со своим коллегой – академиком, ректором МФТИ и народным депутатом Карловым, который сказал, что Горбачев очень просит научную и культурную общественность поддержать его и пока не отменять статью, чтобы избежать возникновения проблем внутри партии. Мы к просьбе Михаила Сергеевича прислушались и практически единогласно оставили Конституцию нетронутой. Но уже на следующем съезде Горбачев сам выступил с инициативой об отмене шестой статьи и таким образом потерял поддержку многих депутатов, которые оказались в очень некомфортном положении после того, как по его же просьбе долго разъясняли своим подчиненным, почему и для чего статью следует оставлять. Тот же Карлов брезгливо сказал мне тогда:

– Он нами просто воспользовался и подтерся.

А какому нормальному, тем более очень уважаемому человеку понравится такое пренебрежительное отношение?

Много очков Михаил Сергеевич потерял и в проведении конверсии предприятий в масштабах всей страны. Против этого, кстати, мы активно протестовали вместе с академиками Гольданским и Алферовым. Так, например, на заводе в Воронеже проводили тестирование четырех «Буранов» в год, а конверсия вынуждала их сократить тестирование до двух. Бюджетные средства соответственно тоже предполагалось выделить только на два цикла.

– И что же мне теперь делать?! – спрашивал меня директор завода, куда я приехал с выступлением. – Мы протестируем две машины за полгода, а где мне потом брать средства на аренду помещений, на коммуналку, на зарплату людям?!

Экономический ущерб от бездумно организованной и проводимой повсеместно конверсии производства был огромен. Также бездумно проходила и борьба с привилегиями. Указом Горбачева были закрыты магазины «Березка» – очередное безумие, подорвавшее экономику страны. Если раньше, как мне рассказывали, сотрудники только одного торгпредства и посольства в Берлине закупали у государства в год чеки, которые потом отоваривали в «Березках» на сумму в два миллиона долларов, то, избавившись от магазинов и прекратив выпуск чеков, государство не получило ничего, кроме огромной дыры в бюджете.

К сожалению, таких экономических ошибок Михаил Сергеевич допустил немало. Если бы он не трогал экономику, а хотя бы на какое-то начальное время ограничился проведением только политических реформ, возможно, не случилось бы никакого переворота, не развалился бы Советский Союз, и история сложилась бы по-другому. Но рассуждать о том, если бы да кабы – не наш удел. А я могу добавить лишь то, что с самим Горбачевым я довольно тепло пообщался в девяносто восьмом году, когда он по приглашению Илюмжинова приехал поддержать меня на матч с Анандом в Лозанну.

Михаил Сергеевич приехал как раз к моменту моего окончательного триумфа, присутствовал при вручении мне золотой медали Хуаном Антонио Самаранчем, слышал, как мэр Лозанны на званом ужине говорил, что такого ажиотажа, такого интереса к какому-то событию его город давно не испытывал. Он даже обвинил нас – шахматистов – в том, что в мэрию постоянно сыпались жалобы от обиженных болельщиков, которые часами простаивали в очередях, чтобы попасть в зал Олимпийского музея и вживую увидеть играющих гроссмейстеров. Горбачев проникся всеобщим настроением ликования, и у нас сложилась легкая, непринужденная беседа, после которой все последующие встречи оказывались очень теплыми и душевными. Горбачев приезжал с визитом в мою шахматную школу в Америке, принимал участие в некоторых мероприятиях Фонда мира, общались мы и на официальных встречах. Во время одной из них я как-то не удержался и решился спросить:

– Михаил Сергеевич, простите, если вопрос вам покажется бестактным, но тем не менее хочу спросить: что вы сейчас могли бы сказать о Яковлеве? Вы ведь так доверяли ему, всячески способствовали его карьере, а что в итоге?

Горбачев долго смотрел куда-то сквозь меня, сохраняя молчание, будто пытался рассмотреть где-то там, вдалеке, хоть какое-то оправдание для своего бывшего сподвижника, а потом сказал только одно:

– Анатолий Евгеньевич, я не хотел бы никогда и ни с кем говорить об этом человеке. – И для меня это стало лишним доказательством того, что мое восприятие Яковлева, мое к нему отношение было абсолютно верным и справедливым. Никого из своих покровителей Александр Николаевич никогда не ценил: ни Горбачева, ни Ельцина.

А Борис Николаевич Ельцин, в отличие от Горбачева, был человеком очень решительным. Когда мы с ним познакомились в далеком семьдесят девятом году, он точно не нуждался ни в чьих-либо советах, ни тем более в одобрении. Мы с Виталием Ивановичем Севастьяновым – прославленным космонавтом, который в то время был руководителем Шахматной федерации СССР, прилетели в Свердловск на встречу с болельщиками. В тот год мой родной город Златоуст собирался праздновать двухсотпятидесятилетие, и я пригласил Севастьянова, личность которого не могла не интересовать публику, поехать со мной на торжества в Челябинскую область. Севастьянов – уроженец Красноуральска Свердловской области – согласился с условием, что перед этим мы проведем встречу в Екатеринбурге. Сказано – сделано. И вот мы с Севастьяновым с шахматного конгресса в Пуэрто-Рико через Нью-Йорк и Москву прямиком отправляемся в Свердловск, где во Дворце молодежи нас встречает около трех тысяч человек. Надо заметить, что люди не расходились и ждали нашего приезда несколько часов, а мы опаздывали из-за не вовремя вылетевшего самолета. Прибыли мы, наверное, часов в 8, рассказывали о шахматах, космосе, отвечали на вопросы, после которых я еще проводил сеанс одновременной игры. Освободились около двух часов ночи и решили, что больше в совместные поездки по России, за исключением официальных мероприятий, ездить, пожалуй, не будем: слишком тяжелой получилась нагрузка. Ведь после сеанса хотелось и пройтись по городу, и поесть, и со всеми этими желаниями до гостиницы мы добрались только в пять утра, а в девять нас уже ждали в приемной первого секретаря Свердловского обкома партии – Ельцина.