Владимир Осипов - Дубравлаг

В 19 лет я осознал себя противником коммунистического режима. Или — революционером по историческому стереотипу. Сначала это был доклад о комбедах и поиск единомышленников для совместной борьбы. Осенью 1957 года образовался кружок молодежи, расширявшийся за счет новых знакомств. Осенью 1958 года мы более-менее регулярно собирались на квартире еще одного Анатолия Иванова — "Рахметова", в районе платформы Рабочий поселок. Анатолий Иванович Иванов-Рахметов был страстный поклонник "Народной воли". Впрочем, террористическая страсть его была сугубо платонической. На деле всю энергию он отдавал пропаганде авангардистской поэзии и живописи. Участник наших тогдашних сходок поэт-переводчик А. Орлов так описал настроение нашего кружка.

Друзьям

Григорий Померанц, на которого мы вышли, по-моему, через Виктора Калугина и который действительно читал нам свои лекции о советском режиме, теперь, за давностью лет, перепутал Анатолия Иванова-Рахметова, у которого мы собирались в Рабочем поселке, с моим однокурсником Анатолием Ивановым-Скуратовым, будущим сотрудником "Вече". (Г. Померанц. "Корзина цветов нобелевскому лауреату". — Журнал "Октябрь" № 11 за 1990 г.).

Как раз в это время начались еженедельные встречи молодежи у памятника Маяковскому. Стихи и дискуссии под открытым небом. Внезапно пролетела посторонняя комета: у Иванова-Скуратова 20 декабря 1958 года был произведен обыск. Толя переписывался с выпускником МЭИ, уехавшим по распределению в город Сталине (Новокузнецк) Игорем Васильевичем Авдеевым, а тот был арестован. Страшные дела натворил Авдеев: он перевел две статьи из американского журнала с оценкой хрущевского доклада, вдобавок писал стихи антисоветского характера и такого же рода письма друзьям. За эти злодеяния инженер-энергетик получил шесть лет. А посажен был по доносу. Одна бдительная гражданка распечатала письмо, адресованное Игорем ее сыну, пришла в ужас от содержания (шерстили любимую КПСС) и пошла в КГБ. При обыске у арестованного Авдеева находят письма Иванова и дают команду произвести обыск у адресата в Москве. И находят у А. М. Иванова рукопись "Рабочая оппозиция и диктатура пролетариата". Автор защищал фракцию Шляпникова-Коллонтай, противопоставляя ее самому Ленину. 31 января 1959 года Иванов был взят в читальном зале Исторической библиотеки. Взят с поличным: конспектировал какого-то идеалиста. 9 февраля выступил я в его защиту и сразу лишился всего: университета, статуса, общежития и самой прописки. Так ниточка от распечатанного бдительной гражданкой письма сыну дошла до меня и повернула судьбу радикально. А через два с половиной года в КГБ явится доносчик В. К. Сенчагов и изменит судьбу многих. Осведомители, вероятно, сами не подозревают о последствиях своих поступков, о всей длинной цепи одного-единственного "стука". Мог ли предположить студент Института народного хозяйства имени Плеханова Вячеслав Константинович Сенчагов, что своим доносом от 5 октября 1961 года он не только устроит меня в лагерь на семь лет, но и лишит жилья на тридцать лет! Лишит нормальной работы и положения. И не его заслуга, что в 1991 году в связи с переворотом я был вдруг реабилитирован и получил-таки отобранную после ареста жилплощадь в Долгопрудном. Донос Сенчагова на меня, Кузнецова, Иванова, Хаустова как нельзя кстати пришелся тогдашнему председателю КГБ Шелепину. Последний, как мы теперь знаем, тайно противодействовал Хрущеву с "фундаменталистских" позиций, мечтал сам о кресле вождя. Любой факт и фактик об опасных замыслах оппозиции становился лишним доводом "железного Шурика" в пользу твердой линии. Сенчагов же сочинил роскошную утку о террористических намерениях Иванова, Кузнецова и Осипова, мечтавших… подложить бомбу под XXII съезд КПСС. Впрочем, не исключено, что товарищ Шелепин через своих помощников сам же и надоумил сексота на необходимые показания.

Семь лет, от звонка до звонка, я провел в Дубравлаге Мордовской АССР. Там произошел мой возврат к вере. Вера, конечно, — это чудо. Я знал немало прекрасных людей, уважающих Православие, но не способных ПОВЕРИТЬ. На мой взгляд, это просто беда, такое же несчастье, как увечье или болезнь. И я благодарю Господа, что в 23 года мое сердце снова почувствовало Отца. Как-то само собой осознав себя православным, я стал и монархистом тоже. Мое мировоззрение, определившись в 1963–1964 годах, остается таковым и по сей день. Уточняются лишь какие-то детали.

Как у любого русского в доброе старое время: Православие, Самодержавие, Народность. С этими взглядами я и задумал, еще будучи в зоне, издание русского православно-патриотического журнала. Мысль о журнале согревала меня в лагере. Я не принимаю ни Октябрь, ни Февраль в равной степени. Больше того, считаю несчастьем и пресловутую Французскую революцию конца XVIII века. С 1789 года человечество пошло по ложному пути. Родилась качественно иная — ПОТРЕБИТЕЛЬСКАЯ — цивилизация. Дух, честь, совесть, милосердие — всё, что идет от Бога, брошено в жертву маммоне, культу вещей и денег.

Отмечаю как знамение и тот известный общественный факт, что где-то с середины 60-х годов произошло пробуждение национального чувства среди части нашей интеллигенции и молодежи. Как зов трубы, прозвучали "Письма из Русского музея" Владимира Солоухина. Почти одновременно на литературном своде явилось созвездие "деревенщиков", среди которых Белов, Распутин, Шукшин, Астафьев наиболее олицетворяли русское национальное чувство. Огромную роль сыграла живопись Ильи Сергеевича Глазунова. Он и сам в силу своей кипучей натуры становился магнитом, центром притяжения патриотических сил. Важнейшим событием второй половины 60-х годов стало явление "Молодой гвардии". Конформистский советский журнал вдруг переродился. На выжженной, словно после атомного взрыва, русской почве нежданно-негаданно взметнулась плеяда Белинских, причем Белинских в обратную сторону, Белинских лишь в смысле таланта и темперамента. Кожинов, Лобанов, Семенов, Чалмаев, Палиевский, Олег Михайлов, Д. Жуков, Ланщиков — только по тоталитарной необходимости им приходилось еще считаться с марксистской галиматьей. Правда, Кожинов за долгие годы ухитрился ни разу не процитировать Ленина. Но всем своим содержанием, всем духом своим статьи "молодогвардейцев" по существу отвергали антинациональное, а следовательно, и марксистское мышление, космополитические "ценности" революции. Партийная верхушка скоро почувствовала опасность, и в ноябре 1970 года редактор "Молодой гвардии" А. В. Никонов решением Секретариата ЦК был снят. "Пора кончать с русофильством!" — орал Кириленко. В конкретной действительности тех лет русофильство означало первичность национально-государственных, народных интересов перед интересами гниющей идеологии марксизма-ленинизма. Идейным вдохновителем русофильства многие считали члена Политбюро ЦК КПСС Д. С. Полянского. Это явление получило также название национал-большевизма. Думается все же, что "большевизм" в данном случае служил "для отмазки", был прикрытием. Сколько я помню свои тогдашние (1971–1973 гг.) длительные беседы с В. В. Кожиновым, никакого "большевизма" в его мировоззрении не было. А то, что все мы считаем русскую цивилизацию совершенно особой, самобытной, обособленной от Запада, — это другой вопрос. Но опять же, при чем тут "национал-большевизм"? Все "молодогвардейцы", с кем я общался (а они были со мной совершенно откровенны), отвергали и Маркса, и Ленина.