Юрий Векслер - Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Василий Гроссман – видный и вполне официально признанный советский прозаик, но главные его произведения вышли (или еще готовятся к выходу) на Западе: грандиозный роман «Люди и судьбы» («Жизнь и судьба» – Ю.В .), непримиримо-разоблачительная повесть «Все течет»; два Гроссмана!

Анне Ахматовой присвоен в СССР ранг классика, но ее трагический «Реквием», посвященный жертвам великого террора, издан только за границей; без «Реквиема» и запрещенных советской цензурой стихотворений Ахматова – другая.

Почти все – другие. Даже официальный основоположник советской литературы Максим Горький – другой; его «Несвоевременные мысли» да и еще многое русскому читателю неизвестны. Другой – Булгаков. Другой – Есенин. Другой – Сельвинский. Другой – Мандельштам. Все другое. Вся литература другая. Искаженная. Фальсифицированная. Есть в этой фантасмагорической стране возможности для чудес. Например, может вдруг родиться на свет зрелый писатель – совсем готовый, как вооруженная Афина из Зевесовой головы. Внезапное появление искушенного мастера так же удивительно, как рождение взрослого человека, минующего детство, годы учения и становления. Так возник Александр Солженицын; когда в 1962 году в «Новом мире» появился «Один день Ивана Денисовича», читатели журнала были ошеломлены: неужели этот опытнейший художник – начинающий писатель, рязанский учитель математики? Читатели не знали, что Солженицын (говоря словами Пушкина о Дельвиге) «гений свой воспитывал в тиши» и что он до «Ивана Денисовича» уже написал несколько томов, хранившихся в глубоком подполье – среди них «В круге первом», стихи, пьесы да и часть «Архипелага ГУЛАГ». Вот как у нас рождаются.

Возникновение из пустоты писателя Фридриха Горенштейна – тоже событие фантасмагорическое. Я впервые прочел его прозу в журнале «Континент» № 17, 1978 – повесть «Зима 53-го» – и прямо-таки ахнул: откуда взялся такой зрелый, строгий, уверенный в своих силах, скромный мастер? Автор, который позволяет себе со спокойным достоинством повествовать о шахтерах и шахтах, не боясь наскучить читателю техническими подробностями и замедленными описаниями; который видит жизненную значительность в ничтожных, казалось бы, деталях, наряду с событиями исторического масштаба; который малые страдания тела умеет сопрягать с порывами духа – такой автор сразу занимает почетное место в современной русской литературе, и его вчера еще неведомое имя становится в один ряд с громкими. Как же это его даже в самиздате не было? В том же «Континенте» я прочел крохотную биографическую справку: родился в 1932 году в Киеве, окончил сценарные курсы, опубликовал в журнале «Юность» (1964) рассказ «Дом с башенкой» – значит, семнадцать лет назад, и за эти семнадцать лет ничего больше не печатал. Позднее узнал я, что по его сценарию Андрей Тарковский поставил известный фильм «Солярис»(1972), а еще позднее – что его перу принадлежат сценарии восьми поставленных фильмов (из них три телевизионных). Это, так сказать, официальное лицо Ф.Горенштейна, знакомое властям; впрочем, им знакома еще и пьеса «Волемир», которую собирался ставить театр «Современник», да спектакль был запрещен.

Но есть у Горенштейна другое лицо – писателя, который тоже «гений свой воспитывал в тиши» и в Советском Союзе даже не пытался печатать свои книги. А книги составляют уже солидное собрание сочинений: рассказ «Старушки» (1964), повести «Зима 53-го» (1965), «Ступени» (1966), «Искупление» (1967), пьеса «Споры о Достоевском» (1973) да еще два огромных по размеру романа, которые я пока не имею права называть. Вот теперь кое-что из этого списка начинает появляться.

Ну не чудеса ли? В стране, где нельзя писать друг другу писем – их читают агенты полиции. Где нельзя писать дневников – в любой час придут с обыском и заберут, а неосторожного автора посадят. Где нельзя спорить с друзьями – микрофоны в стенах и потолке. В этой самой стране неутомимо и безнадежно, роман за романом, пишет неизвестный автор, пишет в убежденности, что его проза людям нужна и если не сегодня, так завтра до них дойдет. По моим приблизительным подсчетам, Ф.Горенштейн за пятнадцать лет написал не менее ста авторских листов (в «Войне и мире» листов – восемьдесят). И в каких условиях! Когда зарабатываешь на жизнь семьи иным способом, не этим нелегальным пером… Когда свое писание надо тщательно скрывать от всех и даже говорить о нем вслух нельзя… Когда проводишь целую писательскую жизнь в литературе, не участвуя в ее процессе, не слыша критики – ни доброжелательной, ни даже обозленной… Когда постоянно ведешь полемику – философскую, политическую, художественную, – и все это словно во сне: твоего голоса никто не слышит – тебя нет, ты бесплотный призрак… Когда тебе самому кажется, что ты нашел важные ответы на сомнения и вопросы современников, и ответы эти ты сформулировал как мог полнее и отчетливее, – и кто же их услышал? Два-три твоих самых близких, самых надежно-молчаливых собеседника? Теперь молчанию конец. Фридрих Горенштейн входит в литературу, и я хочу сказать читателю, что это – торжественный момент: мастера рождаются редко.

Говоря «мастер», я имею в виду многое, и меньше всего умение складно и ловко писать беллетристику – умение, которое в последние десятилетия распространилось очень широко. Теперь все пишут складно и ловко (кроме совсем уж дремучих провинциальных графоманов). Для меня «мастер» – слово старинное, воскрешенное и обновленное Булгаковым. Мастер – это художник, владеющий своим ремеслом, и это мыслитель, надеющийся научить людей тому, во что сам он верует, и это творец, умеющий создать собственный мир, и это правдолюбец, которому сатанинским началом Вселенной представляется только ложь. Фридрих Горенштейн исполнен безоговорочной веры в человека: злобное, мелко-ненавистническое, паскудное в конце концов уступает место доброте и свету. Горенштейн пишет о тех людях, которых иногда называют «маленькими»: таковы его старушки, которые, казалось бы, терпеть не могут друг друга; Ким – из «Зимы 53-го», который, как все советские обыватели, благоговеет перед Сталиным, ненавидит «всяких космополитов», осуждает отца-предателя и почитает начальство; Сашенька, которая патологически ревнует мать и готова погубить ее из этой ревности, переходящей в ненависть. И эти люди, как бы они ни были ожесточены или развращены окружающим злом, просветляются любовью и открываются добру.

Зло – в уродливом мире придуманных общественных отношений и в той подлой лжи, которой сочится всякая официальная фразеология («Весь коллектив работает напряженно, – рубил воздух ладонью "хозяин", – пробиваемся к богатым рудам… Вследствие тяжелых геологических условий, план временно не выполнен… Это была политическая ошибка, встретить новый год сталинской пятилетки с потушенной звездой на копре… Весь коллектив несет трудовую вахту…» – всю эту пошлость несет начальник шахты в «Зиме 53-го», чтобы скрыть преступление – гибель шахтеров). Зло – в уродливо-искусственном обществе, а правда и красота – в природе. В природе мира и человека. Придуманный социальный строй обслуживается придуманной системой фраз, называемой «идеология»; это – зло второго яруса, растлевающее душу, в особенности, хрупкую, легко доверчивую душу юного человека: Сашеньки, Кима. Но зато в юном человеке природные силы неудержимы, и они без труда сметают ложь и уродство. Самая могучая из этих природных сил – любовь, и в конце повести «Искупление» это она, любовь, торжествует, игнорируя условности поколений, классов, цивилизаций, нравов, привычек.