Юрий Векслер - Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

Некоторые в Москве были все же рады его первому приезду в 1991 году. Радушно принимал его в качестве одного из «хозяев» в редакции журнала «Юность» Андрей Вознесенский. Премьеры пьесы «Детоубийца» в театре им. Вахтангова под названием «Государь ты наш, батюшка…» в сентябре и чуть позднее в Малом театре под названием «Царь Петр и Алексей» (премьера – 27 декабря 1991 года) вызвали интерес публики, да и журналисты и СМИ отнеслись к нему с уважением и вниманием. Приехав в Москву в сентябре 1991-го в телеинтервью Виктору Ерофееву Горенштейн воздерживался от оценок тех или иных личностей, но в двух последовавших затем интервью для газет дал убийственную характеристику всем, кого он называл «шестидесятниками» (вспомним описанную Лазарем Лазаревым особенность Горенштейна, при которой слова вылетают из его рта помимо воли). Но имел в виду он прежде всего узаконенных писателей-ровесников. Говорил же, однако, о шестидесятниках обо всех сплошь, скопом, что тоже не очень на него похоже.

Маргарита Хемлин

Автопортрет

М.Х. ГОВОРЯТ, приехал Горенштейн и ругает советскую интеллигенцию. Что, люди, с которыми вы были связаны, живя в СССР, в Москве, кажутся вам теперь другими? Или они СТАЛИ другими?

Ф.Г. Мои ощущения не связаны с моим выездом. Конечно, со временем я понял, что это такое – шестидесятники. Выезд в Германию – это второстепенное… Это не перелом в моей жизни. Перелом произошел при переезде из Киева в Москву. Хоть было тяжело и раньше, и позже – в Германии. Но истинный перелом произошел именно тогда – в Москве, в самом начале 60-х. По приезде в Москву я сразу написал свой первый профессиональный рассказ «Дом с башенкой». В библиотеке Некрасова. Просто сидел там за столом в читальном зале и писал. Я бы теперь не смог так работать. Был молодой… Я встретился с какими-то людьми: хорошими и плохими, но я столкнулся тогда и с шестидесятниками. Правда, такое название они себе придумали позже. Теперь-то я понимаю, что это – закономерно, что я не вписался в их компанию. У меня не получилось ни с Ефремовым, ни с группой «Нового мира» – Твардовского… Перед ними стоял выбор. Они выбрали Шатрова… И вот они идут с Шатровым. И «Современник», и Волчек…

М.Х. И сама идея шестидесятничества кажется вам надуманной?

Ф.Г. Да. И я никогда не скрывал. Вот Вульф написал в «Советском экране», что меня надо вызвать на дуэль. Это после интервью ленинградской «Смене». Шестидесятые – фальшивый ренессанс. Они же люди были все фальшивые. «Распалась связь времен»… В тридцатые годы кончилась культура. Пошли пятидесятые – с муляжами. Но эти муляжи еще обладали тем не менее какими-то формами.

М.Х. И за «форму» им можно простить то, что они – муляжи?

Ф.Г. Как сказать. Это не было опасно. Опасно то, что наступило потом. Разве вы можете откусить кусочек ветчины из папье-маше? В пятидесятые было сплошное папье-маше. А вот колбаски шестидесятников вы кушали с удовольствием… Не папье-маше, а эрзац. Выплеснули вместе с водой ребенка. Выплеснули… И пошла хемингуэевская комсомолия. Пошла новомировская кирза, пошел очерк. Пошло самовыражение. Исчезло ремесло.

М.Х. Да, но тем не менее в 78-м году вы напечатались в «Метрополе» и тем самым как бы привязали себя к шестидесятникам.

Ф.Г. Это была моя ошибка.

М.Х. Но если то был фальшивый ренессанс, то теперь, когда шестидесятники снова выходят на свет, занимают места на самом верху… Что это? Фальшивое воскрешение? Тогда страшно.

Ф.Г. Не страшно, если вы это понимаете. И читатель это понимает.

М.Х. Наверное, понимают не все. Иначе не было бы столько радости по поводу воскрешения.

Ф.Г. Когда началось это… Нет, не воскрешение – оживление, реанимация, – я вообще перестал что-либо понимать. Я ничего не скрываю. И «Юность» уже отказалась иметь со мной дело. «Горенштейна нам не нужно. Нам нужны Аксёнов, Владимов, Войнович…» Они начали опять этих ребят прокручивать. Многие из них талантливы. Войнович талантлив. Но, к сожалению, он потерял… Ну нельзя работать на одном и том же… Я никогда так не делаю. Это тяжело – менять прием. Я каждый раз придумываю что-то новое. Самое главное качество шестидесятников – а я имел дело далеко не с худшими людьми: они знали заранее, какой материал взять, чтобы это понравилось публике. Всегда это присутствовало. У меня такого никогда не было. Чего я взвалил на себя пьесы? К каждой сцене готовишься, как к новой вещи. А эти ребята легко работают. Они получают удовольствие от работы. Прокручивают: я встретился с Петькой, с Машкой, с Дашкой… А что – приятно же травить баланду за столом… А у меня тяжелая работа.

М.Х. Но иллюзии были?

Ф.Г. Да не было иллюзий никаких. Было трудное для меня время, душа была расхлябана… А теперь «Метрополь» собираются переиздавать здесь… Восстанавливать… Пусть. Мне все равно. Вот главное для меня – роман. «Место». Вышел только что в советско-британском предприятии «Слово/Word». Вот – главное. А все остальное… У каждого писателя есть фундамент. Мой фундамент – «Место» и «Псалом». Две противоположные книги. Все-таки возьмите самого большого писателя – Толстого, Достоевского, – у них есть фундамент…

М.Х. В Германии вы – в вакууме? В языковом, уж во всяком случае… А другого вакуума вы никогда и не боялись.

Ф.Г. Я плохо говорю по-немецки. Это мне помогает, я много читаю по-русски. И потом, я приехал в таком матером возрасте, что со мной трудно что-либо было сотворить. Я – член Союза немецких писателей, между прочим. И член профсоюза немецкой прессы… А потом, учтите, это Германия. А Германия – не эмиграция. Германия – продолжение России. С Германией у меня взаимоотношения с малых лет. Они хотели меня убить маленьким – так это же не чужие люди… И мне интересно там жить. Я хотел бы жить во Франции, потому что это единственная страна, где у меня есть престиж. Теперь, надеюсь, он появится и в России, после «Места»…

М.Х. Что сейчас ваше издается в Германии?

Ф.Г. Интересная книга… Там под одной обложкой «Русский Нил» Розанова и мое «Последнее лето на Волге»… Да… А здесь еще ничего нет. Не опубликован «Псалом», не поставлены пьесы, нет моих главных рассказов… Ничего еще здесь нет…

М.Х. Сейчас, наверное, Германия, как никогда раньше, похожа на Россию.

Ф.Г. Не только сейчас. Она очень тесно связана с Россией. Если говорить о цивилизации, даже культуре. Но старой культуре… И характеры, и прочее… И потом, те проблемы, которые меня интересуют… Многое я узнал, живя в Германии. И о России в том числе. Почему я оказался в Германии? Просто мне там дали стипендию… Я надеюсь написать несколько книг о Германии. Если пробьюсь через русский материал. Кстати, я живу недалеко от места, где жил Набоков: он жил на Фазаненштрассе. Я живу совсем рядом… Набоков уделял большое внимание немецкой агрессии. Так же, как я теперь. Когда я говорю об этом, меня пытаются опровергнуть… Недавно на одном вечере после моего выступления выходит академик Волькенштейн и говорит: «Какая агрессия? Зачем? Немцы же хорошо живут». Он побывал там у двух или трех профессоров. Конечно, профессора хорошо живут. Основная масса немцев живет не так уж хорошо, это преувеличение. А во-вторых, разве «хорошо» или «плохо» – это гарантия от агрессии? И, кроме того, не хлебом единым. Ведь не на сытости держался немецкий империализм. Он держался на других вещах. О которых не место сейчас говорить… Многие немцы думают как я. Ну не многие, но целый ряд из тех, кого я знаю.