Юрий Векслер - Пазл Горенштейна. Памятник неизвестному

М.Х. Вас здесь никакая новая идея не осенила?

Ф.Г. Нет. Я здесь не увидел ничего нового. Но я увидел много хорошего.

М.Х. Что же?

Ф.Г. Воздух. Дер люфт. Воздух. Воры по переулкам сидят. Раньше ходили по главной улице. Теперь им труднее. Теперь они просто воры. А раньше были полицейские и воры – в одном лице.

М.Х. А вернуться сюда…

Ф.Г. А я вернулся. Вот моя главная книга – «Место»…

М.Х. Нет, вернуться – жить…

Ф.Г. А куда, куда вернуться? Я уезжал с улицы. Вернуться на три вокзала? Вот возвращаются, получают ключи от квартиры, получают советский паспорт – и это называется вернуться?

М.Х. А что значит вернуться?

Ф.Г. Вернуться – значит вернуться. Другого смысла в этом слове нет. И сил уже, знаете, нет – играть взад-вперед. И какое это имеет значение?

М.Х. Сейчас вы приехали на премьеру спектакля «Государь ты наш, батюшка…» в Вахтанговском театре по вашей пьесе «Детоубийца»… Фоменко практически перекроил пьесу. Что-то получилось не так?

Ф.Г. Не так? В этом театре – все так. Но пьеса написана по-другому. «Государь ты наш, батюшка…» – решение этого театра. Оно меня радует. Вахтанговский театр – противоположен и стилю моему, и стилю пьесы, но сумел талантливо найти выход из трудного положения. И оформлен спектакль прекрасно… Но – я писал эту пьесу в 85-м году… А теперь я работаю над пьесой подобного рода, так это вообще ад. Тема Ивана Грозного. Подробнее говорить не буду. Могут позаимствовать. Я слышал, человек пять-шесть пишут сценарии, еще человек семь – романы на эту тему… У Ивана Грозного невозможно сосредоточиться на какой-то точке. Это глупость. Эпоха Ивана Грозного – энциклопедия русской истории… Есть материал, который можно взять только пьесой. Надо уловить, какой материал чем можно взять… Вот Пушкин «Бориса Годунова» написал – пьеса. Хотя ему советовали писать роман.

М.Х. А что с другими вашими пьесами у нас?

Ф.Г. Малый театр подбирается к «Детоубийце»… «Бердичев» собирался ставить Ермоловский театр… Катя Васильева – в роли Рахили… Но потом – вы же знаете, что там у них произошло. Все развалилось. «Бердичев» тяжелей поставить, чем «Детоубийцу». Там нужны несколько актеров… Нужна Рахиль, Злота, Сумер… Нужны корни… Лев Додин хотел поставить. Уже давно. Он приезжал в Берлин, я ему дал книжку, он прочитал пьесу и сказал: «Я не думал, что это так тяжело». Он думал, что это – «Звезды на утреннем небе»… А вот во Франции скоро будут ставить «Бердичев». Но нужны громадные деньги…

Вообще-то пьесы сейчас очень испорчены кино. Хотя я сам профессиональный кинодраматург и написал много киносценариев, в кино сейчас почти не хожу. Я же вижу, во что оно превратилось. Думаю, это потому, что литературная основа совершенно разрушена. Говорят: кино – это особый путь. Да, но не по воздуху… Они ходят по воздуху, а надо – по дороге. Дорога – это профессионализм, это хорошо, грамотно сделанный сценарий. Я пишу кинороманы – о Скрябине, о Шагале… Кстати, о Шагале фильм будет делаться немецкой фирмой, ставит наш молодой режиссер.

М.Х. «Наш» – немецкий или «наш» – советский?

Ф.Г. Я никогда не скажу о немецком – «наш»…

«Независимая газета», 8 октября 1991 года

Ольга Кучкина

Мог ли Чехов выйти с портретом царя?

Он уезжал из России, не успев прославиться. Сценарий «Соляриса» для Тарковского, повесть в «Юности», рассказ в «Метрополе» – всё. Уехав, не примкнул ни к одному кружку, остался сам по себе. Чтобы читать – нужны читатели. Чтобы славить – друзья. Оказалось, ни того ни того не густо. Он рвался – книгами – домой. Повести «Куча», «Искупление», «Улица Красных Зорь», роман «Псалом», пьесы «Волемир», «Споры о Достоевском», «Детоубийца», «Бердичев». Великая простота, ясность изложения, безупречное чувство языка, бесстрашие, с каким передается трагизм бытия, взгляд на вещи «отсюда, из близи, и одновременно оттуда, от Бога, из истории, из космоса, человеческое и всечеловеческое. Весь он в контексте русской и мировой культуры, истовый ее работник. Теперь журналы и книгоиздательства его печатают, театры ставят. Он прилетел на премьеру спектакля «Государь ты наш, батюшка…» (по «Детоубийце») в театре Вахтангова (в постановке Петра Фоменко).

Звонок по телефону:

Ф.Г. Я приехал…

О.К. Видите, я вам говорила! Прошло время, вас начали и печатать, и читать.

Ф.Г. Да, прошло… и ушло…

О.К. Как вы нашли Москву?

Ф.Г. Понравилась.

О.К. Грязная?

Ф.Г. Одиннадцать лет назад она была мрачная.

Дальше – свидание на углу Поварской и Садового кольца. И – беседа.

О.К. Что вы думаете о положении русской культуры в мире?

Ф.Г. Я не думаю, что это сейчас основной вопрос. По-моему, важнее положение русской культуры в русской культуре. Идет общий процесс. Такой же, как в экономике, везде. Положительный процесс разрушения. Сталинский лед сменился, в общем, фальшивой оттепелью…

О.К. Фальшивая оттепель?

Ф.Г. Да. Направленная против сталинизма, против 30-х годов, она и порвала связь с 30-ми, когда была еще возможна плодотворность – вопреки сталинизму. И пошла эта комсомольская хемингуэевщина, пошел этот физиологический очерк с лагерным примитивным уклоном… Это привело к потере возможности перевоплощения.

О.К. Вы называете прогрессивную литературу, оставляя за гранью сугубый соцреализм…

Ф.Г. Он в это время уже и остался за гранью. В 30-х годах было стыдно писать плохо. Пастернак, Булгаков, к которому у меня свое отношение, тот же Олеша – они все равно держали уровень. А когда Твардовский превратился в святого Петра, который открывал и закрывал двери в литературу – кого впустить, а кого нет, – тогда и пошел этот отбор, который ни к чему хорошему не привел. И дал-то эти двери тот же ЦК, не надо обманываться, мол, сами стену проломили.

О.К. И тем не менее это был взаимный процесс, уж больно сильно толкались в стену.

Ф.Г. Пусть и взаимный, но вы дышали фальшивым воздухом.

О.К. А вы?

Ф.Г. Потому меня и не печатали. Я был не как все. Отщепенец.

О.К. А на Западе?

Ф.Г. Я тут был чужой и там остался! Фальшивый воздух никуда не делся. В том смысле, что эмиграция увезла его с собой. Там была создана своя номенклатура, свои ряды. Я думаю, что мне перестройка дала очень многое. Тем людям, что были взяты на паек Запада, она дала гораздо меньше. По сути, ничего.