Коллектив авторов Филология - Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Чаепитие было действительно обставлено некоторой парадностью. На середину двора был вынесен низкий круглый деревянный стол, ножки которого были ниже ножек обыкновенного стула. Вокруг уселись на скамейках, вроде тех, которые ставятся под ноги дедушка, бабушка, Антоша и я. Для армян же, как для почетных гостей, были вынесены из дома два обыкновенных стула. По мнению дедушки и бабушки, это было парадно, но мы с Антошей едва удерживались от смеха и по временам довольно невежливо хихикали и фыркали. Очень уж комичен был вид армян, восседавших на стульях и испытывавших от такой высоты ужасное неудобство. По сравнению со всеми, сидевшими чуть не на корточках, они казались чем-то вроде громадных верблюдов. Посередине стола стоял маленький и давно уже не чищенный самоварчик. Сахар помещался в старой жестянке из-под монпансье. Чайник был без носка. Пили из разнокалиберных чашек и пили вприкуску, стараясь кусать как можно громче.

— Угощай гостей, мамаша, — обратился Егор Михайлович к супруге, желая показать себя радушным хозяином.

— Кушайте, господа вирмешки (армяшки)! — угощала бабушка.

Армяне пили не спеша, и все время разговаривали между собою по-армянски, и громко сморкались в пальцы. Но ни то, ни другое, однако же, никого не стесняло, как не стесняло и то, что один из них вытер со лба пот подолом рубахи и при этом обнаружил довольно солидный кусок смуглого брюха.

— Что же ты, мамаша, не наливаешь гостю еще? — указал дедушка на пустую чашку одного из армян.

— Будет с него. Он уже и так три чашки выпил, — недовольным тоном ответила бабушка.

Дедушка бросил на бабушку молниеносный взгляд, но армянин поспешил поблагодарить:

— Благодару. Давольно.

Антоша и я не выдержали и фыркнули, за что и удостоились от дедушки лестной аттестации:

— Дураки! Невежи! Не умеете себя при гостях держать. А еще ученые!..

Дедушка Егор Михайлович никак не мог помириться с тем, что наши родители не сделали из нас лавочников и ремесленников, а отдали нас в гимназию. Поэтому он не упускал никогда случая ругнуть нас «учеными». Антоша и я, однако же, не придавали этому никакого значения. Оба мы в те времена были глубоко уверены в том, что дедушка во сто крат неразвитее и невежественнее каждого из нас. Дедушка же, в свою очередь, не раз предупреждал нашего отца:

— Не учи, Павло, детей наукам, а то станут умнее батька с матерью. <���… >

Тем не менее дедушка и бабушка, после короткого совещания, решили, что нас, гостей, надо положить в большом доме, потому что в их маленькой хатке четверым будет душно, да и блох много. Дом отперли, набросали на пол душистого сена, покрыли простыней и таким образом устроили для нас одну общую постель и вместо пожелания спокойной ночи сказали:

— Смотрите же, не балуйтесь, а спите…

Мы остались в пустом доме одни, без огня. По счастью, теперь мы были сыты. За чаем мы умяли целую паляницу вкусного пшеничного хлеба. Но все-таки нам было скучно и спать не хотелось.

Мы вышли на галерею и уселись рядом на ступеньках лестницы. Во всей усадьбе была такая мертвая тишина, что явственно было слышно, как изредка фыркают лошади в отдаленной конюшне. Кругом все спало. Тихо было повсюду — и в степи, и на речке с ее кустарниками и камышами, и в ночном воздухе. Раз только низко над землею пролетела какая-то ночная птица, да из степи донеслось что-то похожее на крик журавля. Антоша глубоко вздохнул и задумчиво проговорил:

— Дома у нас теперь ужинают и едят маслины… В городском саду играет музыка… А мы здесь бедных воробьев разоряем да несчастных голубей едим.

Мечтою и думами он жил в этот момент в Таганроге и думал о родной семье и о родной обстановке. И в самом деле, мы чувствовали себя здесь одинокими, точно заброшенными на необитаемый остров.

— Зачем мы сюда приехали? Здесь нехорошо, — проговорил Антоша с грустью.

Через полчаса он ушел спать, а я остался один со своею безотрадною скукою. Ночь была тиха, пленительно тиха. Как был бы здесь уместен живой человеческий голос!

Но, чу! Я даже вздрогнул… Произошло что-то волшебное. Из-за реки вдруг донеслась нежная, грустная песня. Пели два голоса: женский контральто и мужской баритон. Что они пели — Бог его знает, но выходило что-то дивное. То женский голос страстно молил о чем-то, то баритон пел что-то нежное, то оба голоса сливались вместе, и в песне слышалось безмятежное счастье… Я невольно окаменел и заслушался. Я любил пение нашего соборного хора и наслаждался концертами Бортнянского, но такого пения я не слыхивал ни разу в жизни.

— Саша, где это поют?

В дверях стоял Антоша, весь озаренный луною, с широко раскрытыми глазами и с приятно изумленным лицом.

— Это ты, Антоша? А я думал, что ты уже спишь.

— Я собирался заснуть, да услышал это пение… Где это поют?

— Должно быть, за рекой. Какой-нибудь паробок и дивчина.

Антоша опять сел подле меня, и оба мы застыли, слушая неведомых певцов. Где-то во дворе тихонько скрипнула дверь, и через несколько времени мимо нас прошла, вся залитая луною, Гапка. Она шла медленно по направлению к реке и тихо рыдала.

— Боже ж мой! Боже ж мой, как хорошо! — бормотала она. — Когда-то и я тоже… А где оно теперь?..

— Саша, о чем она, бедная, плачет?

— Не знаю, Антоша…

И нам обоим захотелось заплакать.

Пенье умолкло, когда небо уже начинало бледнеть. Мы вошли в комнату и улеглись усталые, но счастливые и довольные. Но заснули мы только под утро, когда в слободе пастух, собирая скотину, заиграл в трубу.

Проснулись мы на следующее утро в девять часов — по-деревенски очень поздно. Дедушка давно уже был в поле. Бабушка не захотела ставить для нас самовар и с недовольным ворчанием дала нам по горшку молока и ломтю хлеба, а затем мы снова были предоставлены самим себе.

<���…> Мы пошли бродить по двору и забрели в конюшню. Там мы застали того самого угрюмого беспалого солдата Макара, который привез нас вместе с мукою в Княжую. Он с помощью тряпицы, намотанной на палочку, смазывал чем-то жирным израненные плечи лошади. На нас он не обратил ровно никакого внимания, вероятно, желая выказать этим свое презрение к нам.

— Чем это ты мажешь? — полюбопытствовал от нечего делать Антоша.

Макар смерил нас обоих взглядом с ног до головы, ничего не ответил и только оттопырил щетинистые усы.

— Это лекарство? — допытывался Антоша.

Солдат сердито сплюнул и не нам, а куда-то в сторону сердито проворчал:

— Сколько раз говорил гаспиду, что хомут тесный… Ишь, какие раны натер… А в рану муха лезет, червяки заводятся. Так нет: гаспид удавится, а нового хомута не купит… Ему нужно, чтобы графиня похвалила его за экономию.

— Кто это аспид? — спросил я.