Михаил Соловьев - Боги молчат. Записки советского военного корреспондента [сборник]

Пришлый народ был всё больше молодой, работящий. Для него Ручейково, может быть, даже дороже было, чем для коренных — тут этот народ от беды укрылся, с которой столкнулся на больших дорогах. Трудно было прокормить ораву пришлого люда, но картошка в тот год уродилась хорошо, запасы конопляного масла и лука были изрядные, и кое-как люди кормились. Кормили пришлых, не жаловались, а тут скоро и польза от них начала обнаруживаться. Соберутся такие картошкой напиханные ребята, плечами избу подопрут и новый венец из толстенных бревен подведут. Те, что в церкви с отцом Ильей поселились, от нечего делать начали ее ремонтировать, и совсем мало времени прошло, как она уже и снаружи, и изнутри была починена, покрашена и в такой добрый порядок приведена, что людям стало неловко в Божьем храме жить, и они вместе с отцом Ильей переселились в бывший овчарник, в котором овец больше не было — съедены.

Так лето прошло, осень, зиму кое-как пережили. Как-то само собой вышло, что дед Осип стал всем в деревне заправлять, и прямо-таки государственный ум в человеке обнаружился. Самое большое испытание его уму прокорм людей ставил. Набилось их — не приведи Господь как много, а насытить такой людской гурт в ручейковской стороне немыслимо трудно, тем более, что рты не какие-нибудь стариковские или монашеские, а молодые, голодом разозленные. Дед Осип все колхозные запасы в одно место поместил; пока не было ручейковцев, он у них в хатах подполья от картошки очистил под предлогом, что пришлые люди, пока хозяев нет, могут добро извести. Загрузил он колхозное картофелехранилище доверху, а масло в бочки слил и в том же хранилище поместил. Мед на пасеках в каком-то малом количестве в запасе хранился, он и его прибрал — для детей и больных определил. Всем — своим и пришлым — начал он выдавать по малой доле, а ключи от хранилища на поясе носил и никому не доверял.

Сам по себе дед Осип был так себе — маленький, сгорбленный и лысый, как тот биллиардный шар, по которому так долго били, что он даже пожелтел. Лоб он имел узкий, морщинистый, бороденка больше на скубленную коноплю была похожа и тоже от старости не белой, а желтой стала, но всё это в нем было второстепенным, а главное дед Осип в глазах был выражен. Такие это были голубые, спокойные и чистые глаза, что людям казалось — приставь их к старой иконе, и она на деда Осипа станет похожей.

Странная жизнь тогда текла в Ручейково, в другое время такая жизнь вовсе немыслима. Люди занимались своими делами — дед Осип не любил, чтоб они без дела слонялись — а в действительности ведь это были вовсе потерянные люди. Настолько потерянные, что они даже не знали, что вокруг них происходит. Не знали — уходить им из Ручейково, и если уходить, то в какую сторону. Некоторые решались, уходили, но из лесов наплывали новые и убыли в людях не замечалось, а рост деду Осипу очень даже был заметным — ему опять и опять приходилось урезать паек, чтобы растянуть запасы.

Дед Осип был в центре всего этого людского водоворота, и мыслил он не только о прокормлении людей, но и о духовной пище для них. Новости в то время с трудом достигали глухих мест, люди их жадно ждали и каждый день к школе собирались, а в ней, опять-таки под присмотром деда Осипа, приют теперь был, для детей, на дорогах подобранных. До войны крылечко у школы было старым, скрипучим, но лесные ребята выбили из-под него сгнившие подпоры, подогнали новые, украсили крыльцо резьбой, отделали синей краской, синего железного петуха над ним пристроили — ветер показывать — и получилось славно, вроде даже сказочно. Что же касается синей краски, то нужно сказать, что ее не выбирали. На колхозном складе оказался тюк такой краски в порошке, разводили ее маслом и получалось то, или почти то, что надо. Тогда всё Ручейково в синее перекрашивалось — ребята готовы были мазать краской повсюду, где им дозволялось. Когда дед Осип стоял под синим петухом на синем крыльце в синей деревне и озерцами своих голубых глаз на народ глядел, чувствительные ручейковские бабы в плач ударялись — Микола угодник, на землю сошедший, да и только!

С крыльца дед Осип новости сообщал, а потом поучения произносил, а в них он больше упирал на то, что Россия мол гибнет по нашей человеческой вине, самоглавнейшей же виной является то, что люди Бога забыли, в язычников перевернулись. Учились по воздуху, как птицы, летать, говорил он неоднократно, а по земле ходить разучивались и потому пошло всё вразброд — коммунисты и уклонисты, награжденные и заключенные, полномочные и неправомочные, униженные и возвеличенные.

Через некоторое время дед Осип и формальное признание получил — это когда немцы бургомистров назначали. Достиг деревни приказ прислать в район бургомистра, а кому же ехать, как не ему? Поехал он, к смерти готовый — в районе немцы стояли, а он всякого от басурманов ждал — но вернулся живой. Созвал он людей и сказал им, что хоть и назначен он бурмистром (слово бургомистр ему не давалось), но их Ручейково как есть, так и остается само по себе, а всё другое само по себе. России, по его словам, он при своей поездке в район не обнаружил. Русские люди живут, а России нет и, может быть, теперь вся Россия это их Ручейковская держава. Так и сказал — держава. Тут же поделился своими мыслями, что по пути ему пришли. В семнадцатом году Россия безбожниками была отменена, и захотели они на ее месте свое вавилонское царство воздвигнуть, но как первая башня не была построена, так и вторая падает. Начинается, говорил дед Осип, нарождение новой доброй России, нарождение же — акт тайный, при котором только Господь Бог присутствует, и потому все такие нарождения государств и народов в лесах и тихих местах происходили. По этой причине Ручейково, вполне возможно, назначено России новое начало дать и хоть дело это трудное, но он, дед Осип, на Божью волю и на людей уповая, надеется Ручейковскую державу воздвигнуть, а от нее уже вся Россия может произойти.

Говоря всё это, дед Осип на могучего горбуна глядел — раньше он его не замечал. Горбун в его отсутствие в Ручейково пришел и с ним было еще двое — эти прямые, худые, высокие. У горбуна была широкая грудь, широкие, хоть и худые плечи, но главное, что ему могутность придавало, было лицо. Оно силу из себя излучало — в глазах, широко поставленных и спокойных, в накрепко сомкнутых, губах, в широком и вместительном лбу — во всём была сила. Часто бывает, что человек, пораженный немощью, но в духе своем пересиливший немощь, начинает всем окружающим казаться человеком непомерной силы, так и с этим горбуном было.

Когда дед Осип закончил свой рассказ о поездке в район и всё, что мог, сказал о Ручейковской державе, горбун и два его спутника отошли к церкви и тут горбун присел на скамейку и с наслаждением вытянул ноги. Он сказал своим спутникам, а может быть, самому себе сказал: