Сергей Шахрай - Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

А еще одна причина, про которую нам сначала не говорили, — это то, что в Китае, оказывается, очень жесткая специализация провинций — региональная и международная — в части высшего образования. Как выяснилось, преподавать русский язык было дозволено только в Северном Китае. А мы — на юге. Пришлось пробивать специальное разрешение. В итоге мы создали в Шэньчжэне Центр изучения русского языка, проводим олимпиады по русскому языку во всекитайском масштабе, чтобы абитуриентов хороших подбирать, владеющих русским, интересующихся нашей культурой.

Многие поначалу вообще не верили, что китайские юноши и девушки смогут быстро овладеть русским языком. И тем приятнее было видеть изумление в глазах разных начальников из министерств образования России и КНР на встречах с нашими студентами. Когда знание языка становится способом овладения интересной и важной профессией, каждый добивается успеха.

А чтобы не быть голословным, я теперь привожу китайцам в пример их знаменитого государственного деятеля и реформатора Дэн Сяопина, который во второй половине 1920-х годов приехал учиться в Москву по решению Европейского отделения Коммунистической партии Китая.

29 января 1926 года он получил студенческий билет Университета имени Сунь Ятсена, а на следующий день уже сел за парту. Учебный план университета был крайне насыщенным. Дэн Сяопин должен был изучать русский язык, историю развития общественных форм (исторический материализм), историю китайского революционного движения и революционных движений на Западе и Востоке, экономическую географию, политическую экономию, партийное строительство, военное дело и журналистику. Срок обучения составлял два года, студенты проводили в аудиториях по восемь часов шесть дней в неделю.

Преподавание в группе велось на русском языке, которого Дэн Сяопин вообще на тот момент не знал. Но он упорно и с большим интересом занимался, сидя по многу часов в библиотеке. И в результате очень скоро смог читать на русском труды Ленина и Маркса. В итоге по общественным дисциплинам получил отличные оценки.

Так что теперь я всегда говорю китайским чиновникам: раз ваш Дэн Сяопин смог с нуля выучить русский язык на уровне, достаточном для профессионального общения, то и студенты смогут.

Я вот сейчас рассказываю о барьерах, и понимаю, что в основном говорю о помехах, которые шли от китайцев. А ведь не только в Китае, но и у нас, в России, не все верили в возможность реализации проекта. И даже мешали.

Думаю, что главная причина была психологическая — из-за разницы в восприятии. У нас все думают, что если студент попал в МГУ, да еще и на бюджетное место, то это значит, больше ему не о чем мечтать и не о чем беспокоиться. Жизнь удалась.

А раз учеба в МГУ — это счастье, то на пути к счастью нужно создать как можно больше барьеров.

В Китае существует совсем другой подход. В стране нет бесплатного высшего образования в принципе. Всё высшее образование — платное, поэтому учиться может любой, если есть деньги, а вот все барьеры — на выходе. Выпускнику надо на экзаменах доказать право быть специалистом. Показать всем, что семья не зря тратила деньги на обучение своего сына или дочери.

Поскольку университет совместный и действует в китайской юрисдикции, то я изначально проводил идею в китайском стиле — брать всех, а уж выпускать только самых лучших. А в МГУ многие с этим были не согласны, потому что в этом случае на преподавателей ложится большая нагрузка. Ведь наши доценты и профессора в Москве привыкли брать только самых лучших, высоко мотивированных и фактически «готовых» студентов. А в Китае нужно реально учить, придумывать какие-то методики, предлагать разные возможности, чтобы студенты могли заполнить возможные пробелы в подготовке. Поэтому пришлось еще наших преподавателей убеждать, что работа в Шэньчжэне — это вызов их мастерству, это интересные творческие задачи. А уж китайские студенты всему миру известны как самые усидчивые и трудолюбивые.

И вообще, я всегда считал и считаю, что китайская система высшего образования все-таки более справедливая и демократическая. Идея сложного барьера на выходе из университета существует с древних времен. По традиции, которая сложилась еще при Конфуции. Раз в год собираются все желающие и сдают экзамен, чтобы получить право работать на государство, получить путевку в новую жизнь. Такое право имел любой, самый бедный крестьянин, если был талантлив и мог сдать экзамен. Были истории, что целые деревни собирали деньги, чтобы дать образование одному из членов общины. И если он проваливал экзамен на должность госслужащего, он мог покончить жизнь самоубийством. Потому что он не мог вернуться обратно, раз не оправдал надежды своей общины и семьи.

В Китае есть храм Конфуция. И сегодня, как и две тысячи семьсот лет назад, там проводят экзамены. Для китайца стать чиновником — это не бюрократия и коррупция. Это — высокая цель служения государству. И я считаю, что такой подход — самый демократический.

Многие знают, что моя жизнь тесно связана с бадминтоном. Более того, я по факту — главный бадминтонный начальник в России и один из мировых руководителей этого вида спорта.

Как меня занесло в эту тему?

Если особенно не философствовать, то ответ простой: эту игру я очень люблю. А ежели задуматься о высоком, так ведь каждый политик, если присмотреться, сильно смахивает на бадминтонный воланчик. Лежит себе где-то на дне спортивной сумки, красивый такой — с перьями, ждет своего часа. И однажды расстегивается молния, и чья-то крепкая рука извлекает его на белый свет. Потом мощным ударом ракетки придает ему стремительное ускорение и отправляет уверенным ударом строго по назначению. Один вверх взлетит — высоко-высоко, кого-то по кривой пошлют, а кто-то прямо наземь шарахнется…

Так что самое время рассказать о бадминтоне и политике.

Начну с бадминтонной дипломатии.

Вот возьмем совсем неочевидную пару: Россия и Индонезия. Что у них общего? Ну, к примеру, то, что лично я обе страны очень люблю. Про Россию-то все понятно, но вот если начать уточнять, почему я люблю Индонезию, да так, что возглавил Общество дружбы Россия–Индонезия, то вразумительного ответа у меня нет. Я обычно индонезийцам говорю, что у меня это, мол, где-то на генетическом уровне. Наверное, кто-то из моих предков был с Миклухо-Маклаем в дальнем родстве и страстно любил Индонезию. Ну, это так, ради шутки. А более рациональное объяснение — это все-таки бадминтон.

Однажды я волею судеб в первый раз оказался в Джакарте, столице Индонезии. И так она меня поразила… До сих пор самые яркие впечатления остались. Особенно удивило, что у них почти нет ни восходов, ни закатов со всеми этими нежными полумраками и постепенно сгущающимися сумерками: просто в шесть утра солнечный свет разом «включают», а в шесть вечера — выключают. Это же экватор: ни вечера, ни утра, просто день и ночь по двенадцать часов. И весь год ровная, приятная температура. Когда приезжаешь из России, где за зиму градусник через ноль то в плюс, то в минус по сто раз прыгает, это производит впечатление. До знаменитого острова Бали я так и не доехал, но вот мой старший сын с женой так в него влюбились, что чуть не остались навсегда. Думаю, моих внуков они оттуда привезли. Так что, можно сказать, в моей большой семье есть маленькая частичка Индонезии.