Сергей Шахрай - Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

Когда Виктор Степанович пришел в кабинет министров в новом статусе, я был для него фигурой из другой команды — из предыдущего правительства. Это во-первых.

А во-вторых, так же, как и для Силаева, я выглядел для него «оком Ельцина», что само по себе не могло не вызывать настороженности и неприятия. Вроде как знак недоверия от президента. И опять-таки неизвестно, что у этого Шахрая в голове бродит.

На тот момент я считал, что напряженное отношение Черномырдина ко мне — это плохо. А теперь понимаю, что, может быть, это было и хорошо. Потому как Виктор Степанович, предполагая, что я не сам по себе, а с президентом за спиной, административно на меня старался не давить и даже соглашался со мной советоваться.

Спустя некоторое время, когда все это превратилось в рутину, и мы стали с ним просто в ежедневном режиме работать, то Виктор Степанович однажды внезапно понял, что не все мои предложения… неправильные. А многие очень даже правильные.

В общем, стали мы с ним постепенно срабатываться. И тем, кому Черномырдин начинал доверять, он любил передавать целиком разные вопросы. Особенно сложные.

Так и я однажды получил от него «подарочек» в виде северного завоза. Мне было поручено обеспечить на зиму весь наш Север — от европейской части России — жизненно необходимыми товарами: топливом, продуктами, лекарствами и прочим. Задачка была исключительной сложности, потому что, с одной стороны, была разрушена вся инфраструктура, почти не работали финансовая и банковская системы, а с другой стороны, «окно», когда можно завозить, очень короткое — водные пути рано замерзают. Плюс губернаторы еще чудили — мы им уголь вовремя завезем, а они решают, что раз до зимы еще далеко, то наш уголь они быстренько продадут, денежку наварят, потом купят новый, а разницу в карман положат. Но зима, как на грех, каждый раз раньше срока приходит. Вот и начинают губернаторы кричать с трибун, что регион замерзает, а федеральный центр ничего не делает. Приходилось с тех же трибун выступать. С фактами, фотографиями, цифрами в руках показывать, кто тут прав, а кто виноват. И опять-таки выкручиваться, спасать население. Ведь даже если неудачливого бизнесмена-губернатора посадить, топить-то чем-то надо…

А Виктор Степанович потом меня вовсю использовал, бросая на амбразуру с депутатами — спорить, ругаться, искать компромиссы. Он ведь поначалу сам честно ходил к ним чуть не каждый день, а потом надоело. Потому как толку — ноль. Вот он меня и стал отправлять, потому как знал, что всё будет профессионально, достаточно корректно и при этом в точном соответствии с интересами и правительства, и президента.

Конечно, по сравнению с речами Виктора Степановича мои выступления были куда как менее искрометными. Как известно, Черномырдин порой с трибуны выдавал такие перлы, что сам изумлялся. Взять хоть знаменитую фразу «Парламент — это не то место, где можно работать только языком».

Но, кстати, не один Виктор Степанович отличался способностью к словотворчеству. Помнится, Хасбулатов тоже время от времени рождал разные перлы. Правда, не чета черномырдинским.

Как-то его сильно вывел из себя депутат Носовец, журналист по профессии {88} 88 Носовец Сергей Анатольевич (1958–2004) — российский политический деятель, журналист. Народный депутат России (1990–1993), член Совета национальностей Верховного Совета РФ (1990–1993). В 1994–1996 гг. возглавлял информационное управление Администрации Президента Российской Федерации. Поддерживал радикальные меры по переходу к рыночной экономике. , и Руслан Имранович ему выдал: «Депутат Носовец, ваше предложение не стоит и выеденного гроша». А вот к депутату Челнокову он относился более бережно и потому увещевал его примерно так: «Ну, сколько можно, Михаил Борисович? Не надо бить по законодательным органам ниже пояса!» Ну и еще его знаменитое: «Не надо равнять всех депутатов под одну копирку»…

Думаю, что именно потому, что у нас с Виктором Степановичем в итоге сложились доверительные отношения, он и согласился на то самое мое предложение: поставить перед депутатами вопрос о доверии правительству. Тем более что многие доброжелатели тут же кинулись нашептывать, что Шахрай специально толкает Черномырдина на авантюру, чтобы освободить премьерское кресло для себя.

А Виктор Степанович поверил. И действовал быстро: уже на следующий же день после того, как 21 июня 1995 года Госдума вынесла вотум недоверия его правительству [64] За проголосовал 241 депутат, против — 72, 20 воздержались. Поводом стала трагедия в Буденновске, вину за которую депутаты возложили на руководителей силовых министерств. , сам поставил встречный вопрос о доверии. Тем самым мы перехватили у депутатов инициативу. Никто, конечно, не рассказывал журналистам про нашу внутреннюю кухню, но опытные газетчики писали, что вряд ли кто кроме Шахрая мог придумать такой иезуитский ход, когда депутатская победа вдруг превратилась в унизительное поражение.

Поражение депутатов действительно было полное. Уже на четвертый день лидеры всех фракций приехали в Белый дом к Черномырдину и предложили вместе и дружно поискать компромисс. В итоге дело обошлось лишь уходом из правительства отдельных персон, которые сами написали прошения об отставке в связи с событиями в Буденновске. От должностей были освобождены вице-премьер Николай Егоров, министра внутренних дел Виктор Ерин, директор ФСБ Сергей Степашин и глава администрации Ставрополья Евгений Кузнецов. Дума этим удовлетворилась и подтвердила доверие кабинету Черномырдина. И до конца срока полномочий этой Государственной думы правительство работало вполне спокойно, что, собственно, и требовалось.

Виктор Степанович по итогам авантюры мне сказал: «Ну, ты даешь!» А потом помолчал и поправился: «А чего я, собственно, удивляюсь, ты же сам эту Конституцию писал».

Конституция конституцией, но доверие тоже сыграло свою роль. Может, дело было в том, что Черномырдин — оренбургский казак, а я — терский. Уверен, что оренбургский казак терского казака всегда поймет. Думаю, что, принимая это решение и доверяясь мне, Черномырдин понимал, что я его не предам. Казачье слово — оно крепче булата.

У меня в воспоминаниях осталось два, если не три разных Гайдара.

Один — это такой вот умница-ученый, «головастик» во главе реформаторской команды, которая на пятнадцатой даче сидела. Этот один Гайдар — с горящими глазами, что-то постоянно объясняющий с трибуны и в коридорах, причем объясняющий понятно. Это редкое качество — будучи ученым, говорить понятные вещи для депутатов. Это, я скажу, нетривиальная задача.

Второй Гайдар оказался соседом моим по даче. Наши жены постоянно общались, делились женскими семейными заботами и, разумеется, пересказывали нам, своим мужьям. У нас с Егором была еще и эта семейная ипостась общения. Это продолжалось и позднее, когда мы попали в один и тот же дом на Осенней улице.