Ванесса Спрингора - Согласие. Мне было 14, а ему – намного больше [litres]

Он просил меня встретиться с ним на остановке автобуса № 27 на бульваре Сен-Мишель. Я пришла вовремя. Взбудораженная, охваченная чувством, что совершаю страшное преступление. Я думала, что мы зайдем выпить чашечку кофе в одно из местных кафе. Поболтаем, познакомимся поближе. Едва появившись, он сказал, что на самом деле планировал пригласить меня к себе «перекусить». Накупил вкуснейшей выпечки у баснословно дорогого кулинара, чье имя он произносил смакуя. Все специально для меня. Как ни в чем не бывало, не переставая болтать, он пересек улицу, я следовала за ним машинально, одурманенная потоком слов, и очутилась на остановке того же автобуса, но в обратном направлении. Подъехал автобус, Г. пригласил меня подняться в него, улыбался и уверял, что бояться нечего, тембр его голоса успокаивал. «С вами не случится ничего плохого!» Моя нерешительность, похоже, его расстраивала. Я не была к такому готова. Будучи застигнутой врасплох, не в силах адекватно реагировать, я больше всего не хотела выглядеть глупо. Хотя нет, скорее выглядеть девчонкой, которая ничего не смыслит в жизни. «Не слушайте вы этих ужасов, что обо мне рассказывают. Давайте поднимайтесь!» Мои колебания, однако, никоим образом не были связаны со словами людей из моего окружения. Мне не рассказывали ничего ужасного о нем, так как я никому не говорила о нашем свидании.

Автобус набрал скорость. Пока мы ехали по бульвару Сен-Мишель, затем мимо Люксембургского сада, Г. заискивающе мне улыбался, бросал на меня влюбленные и заговорщические взгляды, не сводил с меня глаз. Стояла хорошая погода. Через каких-то две остановки мы уже стояли у двери его дома. И этого тоже я не могла предвидеть. Мы ведь могли бы немного прогуляться, разве нет?

Узкая лестничная клетка, лифта нет, надо подниматься пешком до шестого этажа. «Я живу в бывшей комнате для прислуги. Вы, несомненно, воображали, что писатели очень богатые люди, ну вот, как видите, отнюдь нет, литература едва может прокормить своего служителя. Но я очень счастлив в этом месте. Живу как студент, и мне чудесным образом это подходит. Роскошь и комфорт редко сочетаются с вдохновением…»

Пространство вокруг слишком узкое, чтобы подниматься на шестой этаж рядом друг с другом. Внешне я выглядела абсолютно спокойной, но сердце в моей груди отстукивало барабанную дробь.

Он, должно быть, догадался, что мне не по себе, и поэтому стал подниматься первым. Скорее всего, чтобы я не чувствовала себя загнанной в угол и сохранила ощущение, что могу повернуть назад. Я на секунду задумалась о том, чтобы сделать ноги, но шагающий вверх Г. говорил со мной так оживленно, как восторженный юноша, впервые пригласивший к себе девушку, с которой познакомился десять минут назад. Его походка была легкой и спортивной, он ни разу не запыхался. Он был в прекрасной физической форме.

За дверью оказалась квартира-студия, в которой царил беспорядок, совмещенная с крайне аскетичной кухней, настолько тесной, что там с трудом помещался один стул. На ней можно было заварить чай, но едва ли нашлась бы сковородка, чтобы пожарить яичницу. «Здесь я пишу», – торжественно провозгласил он. В самом деле, на крохотном столике, зажатом между раковиной и холодильником, возвышалась стопка чистой бумаги и пишущая машинка. Комната пропахла благовониями и пылью. Луч света пробивался сквозь оконную раму, маленькая бронзовая статуэтка Будды стояла на одноногом столике, отсутствующую ногу которого заменяла стопка книг. Слон с поднятым вверх хоботом, сувенир на память о путешествии в Индию, грустил, забытый где-то на границе между паркетным полом и небольшим персидским ковриком. Тунисские бабуши, книги, снова книги, десятки стопок книг разной высоты, цвета, толщины, ширины устилали пол… Г. предложил мне сесть. Единственным местом, где можно сесть вдвоем, была кровать.

Застыв в целомудренной позе, с ногами, прикованными к полу, ладонями на сжатых коленях, абсолютно прямой спиной, я искала взглядом хоть какое-то оправдание своему нахождению здесь. Спустя несколько минут мое сердце стало биться еще чаще, если только это само время не изменило темп своего течения. Я все еще могла встать и уйти. Г. не пугал меня. Он бы никогда не заставил меня остаться против моей воли, я в этом уверена. Я предчувствовала неизбежное развитие ситуации, но при этом не встала, не вымолвила ни слова. Я наблюдала за перемещениями Г. по комнате как во сне и не заметила его приближения, а он внезапно сел рядом, обняв руками мои дрожащие плечи.

В тот самый первый день, проведенный у него, Г. проявил потрясающую деликатность. Долго обнимал, гладил по плечам, скользил рукой под моим свитером, ни разу не попросив его снять, хотя в конечном счете именно это я и сделала. Два робких подростка, обнимающихся на заднем сиденье машины. Испытывая блаженство, я тем не менее была парализована, не способна ни пошевелиться, ни позволить себе малейшую вольность. Я сосредоточилась лишь на его губах, рте, держа кончиками пальцев его склоненное надо мною лицо. Спустя время, с горящими щеками, распухшими губами и сердцем, переполненным несказанной радостью, я вернулась домой.

– Ты несешь какой-то бред!

– Нет, клянусь тебе, это правда. Смотри, он сочинил для меня стихотворение.

Мать взяла протянутый мной листок бумаги с лицом, выражавшим одновременно отвращение и недоверие. Вид у нее был растерянный, даже с некоторой ноткой ревности. Ведь когда в тот вечер она предложила Г. проводить его, он согласился с такой нежностью в голосе, что она вполне могла вообразить, будто он не устоял перед ее чарами. На нее с неистовой силой обрушилось осознание того, что я слишком рано стала ее соперницей, и это чувство поначалу ослепило ее. Но вскоре она взяла себя в руки и бросила мне в лицо слова, которые я ни за что бы не отнесла к Г.:

– Ты вообще в курсе, что он педофил?

– Кто? Видимо, поэтому ты предложила проводить его и посадила рядом со своей дочерью на заднем сиденье машины? И потом, что ты хочешь этим сказать, это все ерунда, мне же не восемь лет!

После серии взаимных выпадов она пригрозила отправить меня в пансион. По дому стали разноситься вопли. Как она смеет лишать меня этой любви, первой, последней, единственной? Может, она вообразила, что после того, как отняла у меня отца (теперь-то понятно, что именно она во всем виновата), я позволю ей сделать это еще раз? Я никогда не позволю разлучить нас с ним. Скорее умру.

И снова полетели письма, еще более страстные, чем предыдущие. Г. уверял меня в своей любви всеми доступными способами, умолял встретиться с ним при первой возможности, не мог жить без меня, ни один миг не стоил быть прожитым без моих объятий. В одночасье я превратилась в богиню.