Джо Байден - Сдержать обещания. В жизни и политике

Когда я вернулся домой, Джилл и мои сотрудники приняли решение держать меня в полной изоляции. Не будет ни работы, ни телефонных звонков, ничего. Президент Рейган звонил дважды. Джилл была благодарна президенту, но не делала исключений из своего правила: она не позволила мне ответить на звонки. Она не терпела никаких возражений. Земля продолжает вращаться без моей помощи, заверила меня Джилл.

И земля действительно вращалась. Джесси Джексон выиграл президентские праймериз в моем родном штате Делавэр и превратил борьбу в настоящую гонку, но Майкл Дукакис продержался дольше и победил в номинации от Демократической партии. Когда сенатор Эл Гор выбыл из гонки, он щедро раздавал похвалы в адрес других кандидатов. «Джо Байден научил меня, как важно сохранять самообладание под давлением, – заявил он в своей заключительной речи. – Я видел, как честно и справедливо он проводил слушания по делу Борка, в то время как его собственная кампания разваливалась на части. Джо Байден поставил интересы страны выше своих собственных политических интересов и с уважением относился к нам всем как к демократам и как к американцам».

Той весной команда Дукакиса шумела о возвращении Джона Сассо, менеджера кампании, которого губернатор Массачусетса уволил за создание и рассылку «видеоатаки», с которой началась гибель моей кампании. Очевидно, люди Дукакиса звонили моим друзьям, чтобы выяснить, как я к этому отношусь, но тогда мне никто об этом не сказал.

А судья Роберт Борк вышел в отставку, покинув федеральный апелляционный суд, и теперь выступал с речами о том, как плохо с ним обошелся судебный комитет. Одна из проблем, рассказывал Борк своим слушателям, заключалась в том, что сенаторы в коллегии были недостаточно умны, чтобы понять всю сложность его судебной философии. Его взгляды в том, что касалось права на частную жизнь, например, были неверно истолкованы. «И с этим ничего нельзя поделать, – заключал он, саркастически добавляя, – даже с таким мощным интеллектом, как у Джо Байдена».

Хорошей новостью для Борка было то, что он смог заработать на своем поражении в борьбе за место в Верховном суде. Солидный аванс за книгу, пятизначный гонорар за выступления и небольшая работа в области права – как отмечала Los Angeles Times , «вероятно, в этом году Борк получит денег не меньше, чем за 10 лет работы в суде».

Но я ничего этого не знал. Джилл держала меня в гордом одиночестве, чтобы я набрался сил для следующей операции. Я вставал и двигался, совершал ежедневные прогулки, но в основном спал. У меня даже не получалось сконцентрироваться, чтобы почитать. У меня было много времени на размышление – много времени, чтобы подумать о следующей операции. Вопрос о первой операции решился так быстро, что я не успел ничего сообразить. Но теперь у меня было достаточно времени, чтобы подумать. Шансы на выживание, насколько я помню, были примерно девять к десяти. Но проблема морбидности все еще оставалась актуальной: существовала возможность паралича, потери речи, кратковременной потери памяти. И даже если операция пройдет на 100 процентов успешно, меня ждет еще один долгий период восстановления. По правде говоря, как заметила Джилл, по мере приближения даты второй операции я нервничал все больше и больше.

В мае 1988 года меня снова привезли в операционную доктора Джорджа. Я имел непоколебимую веру в способности своего хирурга, но ничего не оставлял на волю случая. Мне было дано специальное разрешение взять в операционную свои четки. Джордж считал, что вторая операция прошла успешно, но поскольку врачам нужно было следить за состоянием моей крови, я провел в больнице почти весь май, не имея никакой информации о том, когда смогу вернуться домой, и почти ничего не делая. Мое внимание как никогда было сосредоточено на внешнем мире. Я сидел на кровати и смотрел в окно, наблюдая за радиовышкой, которая с каждым днем вырастала на горизонте. Десять футов, потом двадцать, потом тридцать, потом пятьдесят – к тому времени, как ее достроят, сказал я себе, я уйду отсюда. Джилл держала меня в курсе дел на нашей кухне. В Станции на кухне выкладывали ярко-белую мексиканскую плитку. Мне почему-то не терпелось ее увидеть.

Когда в феврале со мной случилось несчастье, наши друзья и соседи по всему Делавэру постоянно завозили нам еду и предлагали помощь. В тот год Джилл преподавала полный рабочий день, а по вечерам и по выходным моталась в центр Уолтера Рида, так что ей нужна была поддержка. В мае, когда я лежал в больнице, три-четыре раза в неделю мне присылали свежие сэндвичи от одной из наших любимых закусочных в Делавэре. Сэндвичи везли в Вашингтон, а когда мне нельзя было их есть, они доставались медсестрам.

На этот раз, выйдя из больницы, я чувствовал себя более сильным, но менее уверенным в себе, чем в первый раз. Я так похудел, что мне было неприятно видеть свое отражение в зеркале. И хуже того, во время второй операции врачи задели нерв, который контролирует мышцы лба, поэтому правая сторона лба была неподвижна. Правое веко опустилось. Мне не хотелось показываться людям в таком виде, и когда Джилл предложила пойти на балет, я согласился, но только при условии, что мы войдем в ложу после того, как погаснет свет. Я боялся того момента, когда после спектакля зажгут свет. Я спрашивал доктора, когда эта проблема с мертвым лицом разрешится, но он не был уверен в том, навсегда это или нет. Лучшее, что он мог предложить, – это прогноз, который каждое утро после пробуждения всплывал у меня в голове: время покажет.

Мне оставалось только смириться с этим.

Я был слаб, лоб у меня был наполовину парализован, и мне все еще было трудно сосредоточиться. Объем моего внимания был минимальным, и я очень быстро уставал. Поэтому я ждал. Я следовал предписаниям врачей и Джилл, держался подальше от работы и телефонов и впервые в жизни по-настоящему отдыхал. Я занимался стрельбой из лука (Джимми принес мне его, когда я достаточно окреп), ездил на Кеннет-сквер, чтобы посидеть на солнце и пообедать, гонял мячи для гольфа на тренировочной площадке. Через шесть недель после второй операции мышцы лба и щеки наконец снова ожили. Но я все равно почти не выходил из дома.

В Делавэре Байдена видели так редко, что в мой офис начали звонить репортеры, которые слышали из надежных источников, что сенатор – овощ. Некоторые вспоминали слова Бена Брэдли, знаменитого редактора Washington Post . «Байден уже никогда не будет прежним», – сказал он, когда услышал о моей первой операции. Журналисты требовали разрешить им поговорить со мной, иначе грозились написать статьи самостоятельно. Но мои сотрудники по-прежнему не давали мне подходить к телефону. А Джилл по-прежнему не позволяла отвечать на звонки президента Рейгана.