Лев Николаев - В оккупации. Дневник советского профессора

Тут я сделал глупость: я вынул свой документ и вежливо попросил немца убедиться в том, что я не подлежу никаким принудительным работам. Это вывело его из себя. Он ударил меня кулаком по шее, а тростью стал хлестать по ногам. Возражать было бесполезно. Я последовал за ним в сад имени Шевченко. Тут немцы устроили кладбище для офицеров: было уже около сотни могил. На каждой имелся деревянный крест с надписью, а около креста лежала военная каска. Около двадцати граждан выравнивали могилы и приводили в порядок дорожки. Немец дал мне <���лакуна> двумя другими гражданами, я стал копать <���лакуна> день, я чувствовал себя совершенно больным <���лакуна> питания, у меня имеются перебои в сердечной деятельности. Я очень худой, бледный, еле держусь на ногах. Вполне понятно, что при копании могилы я не смог проявить той силы, которую проявили мои два соседа, молодые и здоровые парни. Вдруг я услышал за своей спиной окрик:

– Менш (т. е. человек), разве так работают? Я тебя продержу здесь дольше всех.

– Я совершенно больной, – ответил я. – Мне работать очень трудно.

– А! Ты еще возражаешь! – крикнул немец. – И вновь ударил меня своей тростью.

Я решил больше не говорить с ним ни слова. Через час он отпустил одного парня, и на смену явился один инженер. Другого парня сменил врач. Еще через некоторое время немец отпустил инженера, потом врача. Я остался один. Явился фельдфебель. Когда он дошел до меня, эсэсовец сказал ему:

– Это лентяй и еще смеет возражать. Русская свинья!

– А ты его продержи до самого конца! – приказал фельдфебель.

Продолжаю копать дальше. Перед глазами плывут огненные круги. Я так устал, что напрягаю все силы, чтобы не упасть. Сердце мучительно бьется.

Эсэсовец то расхаживает по Сумской в поисках новых жертв, то наблюдает за нашей работой. Он избивает шестидесятилетнего ветеринарного врача за то, что тот заявил, что он по старости не может работать. Избивает одного инвалида с парализованной правой рукой. В промежутках между этими расправами он сидит на скамеечке и флиртует с какой-то девицей.

Эсэсовец – среднего роста, блондин с голубыми глазами, бритый, хромает на одну ногу. Русских он называет либо менш (человек), либо Иван.

– Эй, пст! Иван, иди сюда!

Часам к двум немец собрался уходить. Но на смену себе он оставил молодого русского могильщика. После того как немец ушел, люди стали тоже расходиться. Я решил, что и я могу уйти. Но могильщик заявил мне:

– Вам немец сказал, что вы должны работать до конца. Вот и работайте. Надо почистить вот эту дорожку.

– Но вы видите, что я работаю здесь пять часов, – ответил я, – и что я совершенно больной и не держусь на ногах.

– Ну что же! – ответил парень, – не надо было раздражать немца и совать ему под нос ваши документы. Он вас невзлюбил.

– Стыдно вам, – сказал я, – Немец поступает с нами как с врагами. А вы ведь украинец, а мучаете людей не хуже немца!

Пришлось поработать еще четверть часа, после чего я ушел домой. По дороге я встретил знакомых, которые в ужасе сказали мне:

– Что с вами? На вас лица нет! Краше в могилу кладут.

Я еле добрался домой и долго находился в полуобморочном состоянии. Сейчас я лежу с мучительным сердцебиением и с сильными болями в пояснице.

13 апреля

Вчера по распоряжению доктора Вернике несколько врачей Института ортопедии были посажены на автомобиль и отвезены за тракторный завод в лагерь, где находятся под стражей те люди, которые были забраны немцами для рытья окопов. В этом лагере жили в прошлом году харьковские евреи, а затем военнопленные. Некоторые врачи вернулись сегодня в очень удрученном состоянии и рассказали о тех ужасах, которые они видели в лагере. Кругом лагеря – колючая проволока. В лагерь заключены не только здоровые, но и больные субъекты. Их хватали на улице без разбора, и они не прошли через медицинскую комиссию. Наши врачи видели в лагере инвалидов на протезах, паралитиков после инсульта, людей с самыми разнообразными болезнями. Обращение с ними самое очень грубое. За малейший проступок – мордобитие, ругня, зуботычины, стрельба в воздух для устрашения. Кормят один раз в день: дают суп, а вечером кофе из желудей. Двести грамм хлеба в сутки. Рабочий день начинается в три часа утра и длится до наступления темноты. Словом, люди превращены в рабов. Говорят, что в Харькове на эти каторжные работы немцы послали 20 000 человек…

Сегодня скончался Николай Забровский. Некоторое время тому назад ему ампутировали переломанную и отмороженную ногу. Но гангрена пошла дальше. Забровский умирал очень тяжело. Выходит, что я даром рисковал своей жизнью, чтобы спасти его. Но я, конечно, не жалею. Он умер в госпитале в культурной обстановке. А немцы, вероятно, подвергли бы его каким-нибудь пыткам, перед тем как застрелить его.

16 апреля

Денег нет! Долги! Долги за квартиру (600 рублей), за продукты питания (300 рублей). Где взять деньги? В университете я не получал жалованья с 1 января 1943 г. Я мог бы легко устроиться на службу к немцам (например, переводчиком) и получать у них военный паек. Но об этом не может быть и речи. Я ненавижу немцев за их зверства. Мне тяжело с ними соприкасаться: постоянно ждешь от них каких-нибудь оскорблений. Это звери, и нужно держаться от них подальше. Кроме того, я глубоко верю в конечную победу советской власти и думаю, что это произойдет скоро, не позже будущей зимы…

Каждое утро на базарах производятся облавы. Немцы хватают и мужчин, и женщин и везут их рыть окопы. После этого люди исчезают: родственники не получают от них никаких писем. Часто человека хватают на улице, и он не успевает предупредить своих близких о своей судьбе. Торговцы и торговки разбегаются. Базары пустуют. Поэтому цены на продукты все время повышаются. Молоко стоит сейчас 110 рублей литр, десяток картошек – 100 рублей, десяток соленых огурцов – 40 рублей, пшено – 30 рублей стакан и т. д.

В университете служил бухгалтером некий Петр Петрович (фамилию его я забыл). Маленького роста, с большой головой, высоким и широким лбом, рыжеватыми волосами, он производил впечатление человека ловкого, умеющего устраивать свою жизнь при любых обстоятельствах. Вскоре после вторичного взятия Харькова несколько эсэсовцев явились к нему на квартиру с целью грабежа. Им понравился его патефон, и они приказали ему вынести патефон на двор. Петру Петровичу стало жалко патефона. «Вы не имеете права его брать! – сказал он. – Я буду жаловаться на вас в немецкую комендатуру!» Роковые слова, стоившие ему жизни. Эсэсовцы заставили его вынести патефон на двор, а затем они застрелили несчастного бухгалтера, верившего, что можно у немцев добиться справедливости. Что стоит эсэсовцу убить человека? А. Н. Успенская рассказывала мне, что один двадцатилетний эсэсовец хвастался тем, что он уже убил 2000 человек! Что стоит ему застрелить еще одного человека? Ведь ему внушили, что русские не люди, а существа низшей расы и что их можно убивать безнаказанно. Кровавому Герингу принадлежит это изречение: «Пусть совесть вас не мучает! Убивайте побольше, а за ваши убийства буду отвечать я!» Вот почему во всех этих убийствах виноват прежде всего кровавый фашистский режим.