Лев Николаев - В оккупации. Дневник советского профессора

Уехал фотограф Рева с семьей. Уехал он из-за дочери, которая служила у немцев переводчицей.

Уехала семья Макаровых. Они все служили у немцев: сын – санитаром в госпитале, мать – переводчицей, одна из дочерей, кажется, в качестве врача.

Бежал доктор Ефимов. Ему, пожалуй, следовало бежать, так как он вел себя непримиримо по отношению к советской власти и настойчиво проводил линию своих хозяев-немцев.

Бежал и профессор Тихомиров. Скатертью ему дорога. Уехало семейство Капканцев. Причина отъезда: Капканец боялся, что его мобилизуют в Красную армию. Из-за этого он, по сути, погубил свою семью – жену и двух дочерей.

20 августа

Советские войска охватили полукольцом Харьков и находятся очень близко – в 5–6 километрах от города. Немцы расположили свои пушки и минометы в самом городе, и поэтому советской артиллерии приходится стрелять по улицам Харькова. От советского снаряда погиб доктор Снегирев, тот самый, с которым я ездил 16 ноября 1941 года копать картошку. Несколько снарядов упало во двор дома, где я живу. Слегка поврежден соседний дом. На Лермонтовской улице имеется несколько жертв.

23 августа

Сегодня ночью родные советские войска с боем освободили город Харьков от немцев. Я встречал первых красноармейцев со слезами радости на глазах. Хотелось подойти к ним, пожать им руку и сказать: «Спасибо вам, дорогие! Спасибо за то, что освободили нас от этих проклятых немцев, которые заставили нас так страдать. Слава Красной армии! Слава ее руководителю, товарищу Сталину!»

Бросая ретроспективный взгляд на события последних двух лет, я не могу без ужаса и содрогания вспоминать о зверствах немецких фашистов. По рафинированной жестокости они превзошли все, что можно было ожидать. Ежедневно приходилось слышать о том, как немцы убивали, грабили и насиловали. Причем обычно это делалось часто совершенно бесцельно и не вызывалось необходимостью. Как, например, объяснить следующий достоверный факт, о котором я слышал от доцента К-ва? Деревня около города Острогожска. На окне хаты сидит девочка и греется на солнце. Проходит немецкий солдат и при виде ребенка снимает автомат и стреляет. Девочка падает убитая. Мать с воплем бросается к ней. Солдат входит в хату и на ломаном русском языке говорит матери: «Чего плачешь? Дочь убита? Ну так что же! Война!» Выходит, что он не только бесцельно убил ребенка, но и поиздевался над горем матери!

Объяснить подобные факты можно только тем, что немцы, уверовавшие в дикие и бредовые теории Гитлера о «низших расах», нас за людей не считали. В представлении многих из них русские являются не чем иным, как животными, которых можно безнаказанно и бесцельно убивать или истязать! С нашими военнопленными и с советскими гражданами, угнанными на каторгу, в Германии немцы обращались как с рабами. Я с глубоким возмущением вспоминаю о всех тех унижениях и оскорблениях, которым подвергся со стороны немцев, а между тем я, благодаря моему званию профессора и знанию немецкого языка, несомненно находился в привилегированном положении.

Завоевывая Украину, немцы были настолько уверены в своей силе, что не считали нужным стремиться привить к себе симпатии населения. Они сознательно проводили политику уничтожения части украинского населения с целью более легкой колонизации Украины. Для этого они искусственно создавали голод и препятствовали снабжению городов. В их руках был транспорт. Они могли легко подвезти в города продукты из деревни. Но они намеренно этого не делали. От голода на Украине погибли десятки тысяч людей, причем особенно тяжелым было положение интеллигенции.

Выпустивши оккупационные марки, не имеющие хода в Германии, немцы получили возможность даром приобретать любые ценности и вывозить их на свою родину. Обесценивание денег было одним из способов порабощения населения.

Особенно возмутительным было отношение немцев к культурным ценностям – к музейным экспонатам, имеющим историческое значение, к редким книгам, к картинам и различным произведениям искусства. Немцы грабили все это, а то, что не могли увезти, они зверски уничтожали. Они на каждом шагу оскорбляли национальное чувство советских людей. Например, они не давали разрешение на постановку украинских опер, так как заявляли, что музыка Лысенко – это «музыка варваров». И надо иметь такую холуйскую душонку, как украинские националисты, чтобы смиренно воспринимать все те пощечины, которые расточали им немцы.

Гитлер хотел сделать из советских людей послушных рабов, а для этого он всячески тормозил распространение культуры на Украине. Разве это не характерно, что немцы не разрешили открывать высшие учебные заведения и что в школах они организовали занятия лишь для детей первых четырех классов. Уметь читать, писать и считать – вот те культурные горизонты, которые открывались при немцах перед молодежью Украины.

При немцах жилось хорошо лишь базарным спекулянтам и разным аферистам. Огромное большинство граждан стонало под немецким сапогом и трепетно ждало того дня, когда Красная армия освободит их от гнета немецких фашистов. Жизнь стала положительно невозможной. Самоубийства, особенно среди интеллигентов, приняли массовый характер…

В течение последних месяцев перед приходом советской власти у меня начал развиваться своеобразный психоз: я стал бояться выходить на улицу. А когда приходилось выходить, меня постоянно преследовала мысль: «Что произойдет со мной сегодня? Где я окажусь сегодня вечером? Может быть, пьяный эсэсовец убьет меня? Может быть, я буду избит, как уже два раза меня избивали? Может быть, я окажусь в лагере рабов, согнанных для рытья окопов из Харькова? Может быть, меня схватят на улице и отправят на каторгу в Германию? Ведь жаловаться некому! Документы, которые у меня лежат в кармане и которые свидетельствуют о том, что я, профессор университета, не подлежу принудительным работам, не имеют никакого значения, ибо любой солдат может безнаказанно их разорвать!» Вот с какими настроениями приходилось жить. Такая жизнь была хуже смерти!

Родная Красная армия спасла меня от этого мрака и ужаса и вернула мне свободу и человеческое достоинство. Я бесконечно обязан советской власти за то, что, освободивши Харьков от немецких фашистов, она спасла меня от голодной смерти, вернула мне культурные условия существования, избавила от того одичания, в котором я временно находился, и особенно возродила меня морально, ибо с установлением советской власти я вновь стал чувствовать, что у меня имеются гражданские права, что в случае ущемления этих прав я могу обратиться с жалобой в суд и привлечь моих обидчиков к ответственности.