Максимилиан Маркс - Записки старика

Вечером, возвращаясь из больницы, Чекановский посетил меня и принес с собою список десятка с полтора немецких научных терминов.

– Нужно отчет писать по-русски, а я, как воспитанник Дерптского университета, плохо знаком с русскою терминологиею. Помогите мне, сделайте одолжение.

Я, плохой в свою очередь знаток немецкой номенклатуры, мог ему только чрез латинско-французские термины перевести на русские. Два, или три гейты и кейты так и остались необъясненными.

– Я тянул к вам из больницы Ксенжополського, но никак не мог его убедить решиться на этот, по его мнению, подлый подвиг. – сказал потом Чекановский. – Нет, не могу говорит, очень приятно было бы посетить и его, и его семейство, но пусть извинят меня. Не хочу никому причинять зла. Сегодня меня, а завтра его! Узнают. Сообщник! Довольно ему и так!

– Что это с ним такое? – спросила меня жена.

– Общая наша с ним судьба, сударыня, ничто более. Всем нам предстоит тоже – скорее или позже – но все тоже. Много пало, предалось пьянству, оскотинилось и навскочь достигло возможного для них счастья. Другие крепятся, но это до поры, до времени. У кого есть цель жизни. Основанная на научных любимых занятиях, тот потянет подольше. Но все-таки в перспективе – сумасшествие. И прекрасно! Не придет оно, так придется порешить с жизнью.

– Ваш взгляд на жизнь, милостивый государь, слишком уж грустен, – сказала жена моя.

– Да не весел. Это правда. Как бы весело трудился я, как бы усердно работал среди милых мне родных и ближних, трудился и работал для них же, в родной моей стране и в ее пользу. А теперь невольно иногда, при всей страсти к науке, при всем стремлении к уяснению ее тайн, надвигается гадкий, отвратительный вопрос: да на что? К чему? Для кого?

– Трудясь для науки, работаем на все человечество. Достанется что-нибудь и нашей родине, и нашим родным, – заметил я.

– Оно так, бесспорно, одно это и укрепляет силы наши. Очень рад, что ваше мнение таково. Но что достанется? – только объедки и огрызки от сытого пира других. Ах, хотя бы раз еще взглянуть на милые лица своих людей, на милую травку своих полей, на цветки своей родины, на ее букашек…

Тут жена моя поспешно выбежала в другую комнату и возвратилась со своим молитвенником в руках.

– Прошу вас, пересмотрите, – сказала она, подавая ему книжку.

Он развернул. Меж листов лежал засушенный цветок.

– Gagea umbellata! – в восторге закричал Чекановский, перевернул несколько листов, – Anemone Hepatica! Ради бога, это наши родные цветки, наши милые земляки!

19 марта 1839 года я в Витебске возвращался из первой весенней экскурсии и проходил мимо костела доминиканов. Из церкви в это время вышла девушка, моя избранница, а потом и жена. Она любовалась первыми весенними луговыми цветками, я ей тут же поднес их в подарок, и она сохранила их в своем молитвеннике. В Енисейске, по прошествии 34 лет, похвастала она ими пред Чекановским, который радовался, видя их, и любовался ими.

– Я предлагаю, милостивый государь, ежели эти цветки вам почему бы то ни было милы, не брезгуйте ими и выберите из них хотя бы целую половину, их здесь 8 или 9.

Чекановский взял только один анемон, оказавшись от предложения, чтобы не лишить обладательницу дорогих для нее воспоминаний, и уходя со словами «сердечно и от души признателен», так сильно сжал ее руку, что та едва удержалась от крика.

– А какой ветер в Енисейске самый холодный? – спросил меня однажды Чекановский.

Я рассмотрел записки за 15 месяцев (1 мая 1872 по 30 сентября 1873), и оказалось, что это был северо-западный.

– Ну, так и должно быть, ведь это верхний полярный пассат. Здесь он должен быть и редок, и несилен: но что он выделывает в Забайкалье, чуть ему приходится спускаться на землю, тому в Европе даже нескоро поверят. Является при ясном и чистом небе маленькое облачко в самом почти зените, растет, растет, раздувается в густейшую и огромнейшую тучу с дождем, грозою, градом, и сильнейшим вихрем.

Мне случилось в Кежме быть свидетелем подобного явления. Я сообщил о том Чекановскому, он сейчас же записал в свою памятную книгу, и был очень рад подтверждению его мнения.

10 октября он уехал из Енисейска, забравши с собою Ксенжопольского. В следующем году опять отправился в экспедицию на Оленек и, возвратившись оттуда, уехал в Петербург, где и покончил с жизнью. Тоска по родине заела бедного труженика. Ксенжополський, мне говорили, выздоровел потом.

Еще до пожаров, узнав, что весною вовремя половодья остяки с реки Каса, впадающего в Енисей в 240 верстах ниже города, на легких своих лодочках плавают в Кеть, приток Оби, енисейский купец П. Е. Фунтосов [369] Фунтосов Павел Егорович (1819–1890) – купец, общественный деятель. За идею устройства Обь-Енисейского канала был награжден орденом Св. Анны III степени. снарядил небольшую экспедицию, которая даже без бусоли [370] Буссоль – часть устройства для измерения углов, а также магнитных азимутов и направлений на местности. отправилась по Кети, въехала реками Озерной, Ломоватой и Язевой в озеро Большое, переплыла его, волоком верст в 8 нашла другое меньшее озеро, из которого реками Малым и Большим Касом вышла в Енисей. Журнал этой экспедиции дал мне возможность составить отчет и начертить к нему наглядную карту, насколько дозволяла это сделать крайняя неверность всех карт Сибири, как больших, так и малых, на которую жаловались, жалуются и, кажется, еще долго будут жаловаться все путешественники. Ежели бы только изгибы рек были на них показаны, что называется, от руки – это была бы еще беда небольшая, но часто общее направление реки смотрит совсем не туда, куда следует. Это я заметил на Ангаре, по дороге из Кежмы в Енисейск; в этом убедился и Чекановский, на Нижней Тунгуске и Оленеке. Карта представлена была мною в Императорское Русское Географическое Общество, обратила на себя внимание правительства, и летом 1875 г. приехали в Енисейск флота-лейтенант А.К. Сиденснер [371] Сиденснер Александр Карлович (1842–1917) – лейтенант, а позднее адмирал, гидрограф, первый биограф известного адмирала и первооткрывателя Геннадия Невельского. и инженер Н. А. Мошков, для научного исследования указанного пути. Составленная ими маршрутная карта была путеводительницей для работ, предпринятых после на т. н. Оби-енисейском канале. Первому удалось скорее покончить свои розыскания и более пожить в городе, и потому он все свободное время проводил у меня, в дружеской беседе со мною и моим семейством. В начале сентября оба они покончили свои работы, и поспешили сперва на реку Чулым для осмотра ее, и оттуда в Петербург.

Едва ли не на другой день по отъезде их прибыл с низовьев Енисея пароход А.С. Баландина [372] Баяндин Алексей Васильевич (1823–1896) – богатый енисейский купец. Дважды был городским головой. , а на нем проф. Норденшильд [373] Норденшельд Адольф Эрик (1832–1901) – финский барон, ученый. В основном занимался геологией, картографией и минералогией. со своими сопутниками: ботаником Люндстремом, зоологом Стукебергом и тремя норвежскими китоловами. Через полчаса по приезде они явились ко мне. Радостно встретил и принял я нежданных дорогих заморских гостей. Невозможно было мне предполагать даже подобного посещения в Енисейске.