Максимилиан Маркс - Записки старика

Какое впечатление произвел их приезд на жителей города, можно судить о том по разговору, которого я был невольным слушателем.

У пристани, где остановился пароход г-на Баландина на другой день в толпе зевак, стоявших на набережной, находились между прочими и два члена городской думы, ярые преследователи всяких интриг, Матонин и Марамыгин. К пароходу был привязан морской ялик «Анна», на котором Норденшильд вшестером ехал вверх по Енисею более 600 верст.

– Вишь, на какой лодочке пробрались сюда из-за океана эти нехристи, – говорил Матонин.

– Теперь в лодочке, а на будущий год, того и гляди, на корабле да и с пушками, – подтянул Марамыгин.

Я со Стукебергом стоял шагах в пяти от разговаривающих. Благо, Стукеберг не мог понять этого милого о них отзыва.

Для полнейшего охарактеризования разговаривавших личностей я возвращусь несколько назад. Во время проезда Великого Кн. Алексея Николаевича [374] Скорее всего, Маркс имел в виду великого князя Александра Николаевича, позднее царя Александра II. В 1837 году великий князь объехал всю империю, совершив т. н. «Венчание с Россией». чрез Сибирь, они ездили в Красноярск как представители здешнего общества. У Матонина, бывшего соборным старостою, кто-то из свиты спросил:

– В Енисейске, наверное, сохранились предания из времен прошедших?

– В пожаре все предания наши сгорели, – ответил пресерьезно и пресамодовольно спрашиваемый.

– А вы что поделываете в своем краю? – спросили Марамыгина.

– Да ходим на низ, а то и на Таз.

Таз – река, образующая обширный залив, сливающийся с Обскою губою. Улыбнулся спрашивающий и более не обращался уже ни к кому с вопросами.

Когда же Марамыгин был директором городского банка, на памятнике жены своей хотел поместить надпись: «Прощай, моя директорша, скоро придет к тебе твой директор». Ему отсоветовали. А жалко. В самой Ницце, среди разноязычных эпитафий, едва ли нашлась бы хоть одна так глубоко прочувствованная.

За несколько дней до прибытия шведов (как здесь их звали) посетил Енисейск архиерей из Красноярска, и все внимание жителей было обращено на него. Мужчины и женщины бегали из одного конца города в другой, чтобы увидеть и поклониться проезжающему по улицам своему заступнику пред престолом Всевышнего. Не до шведов им было.

Но вот, проезжая по базарной площади на обеде к г-ну Баландину, архиерей заметил каких-то трех людей, странно одетых в широкополосатые рубахи и не оказавших ни малейшего стремления к поклонению ему. «Что это за иностранцы у вас в городе», – спросил он за обедом.

– Шведы какие-то приехали по океану и Енисею, Ваше Преосвященство, – ответили ему.

– Любопытно было бы видеть их поближе, – заявил преосвященный.

В следствие этого Норденшильд с товарищами (за исключением трех китоловов, виденных на площади) получил от городского головы приглашение к обеду, на котором обещал присутствовать и сам архиерей.

За обедом разговор как-то не клеился. У Норденшильда спрашивали про то, что его не занимало, и на что он не обращал никакого внимания, а ответы его, взаимно, были незанимательны для собравшейся публики. Распотешил только отец Павел, архиерейский эконом.

– Вам нужно было непременно заехать на Таз, взглянуть там на часовню, где подвизался Василий Многострадальный, да побывать в туруханском монастыре для поклонения его мощам. А то вы проехали и ничего хорошего не видели, – обратился он к Норденшильду.

– Шутит этот господин или чистосердечно выражает свое мнение? – спросил меня Норденшильд.

– Il croit dans la semplicité de son ame. Pardonnez lui, monsceur [375] Он верит в простоте своей души. Простите ему, сударь (франц.). , – ответил я.

Мы сделали небольшую экскурсию за город. Время года было уже позднее, и незачем было ходить далее. Я предложил к их услугам все свои естественные коллекции. Не многим чем могла попользоваться экспедиция. Более прочих позаимствовался ботаник Люндстрем, личность подвижная, веселая и крайне симпатичная.

Я снял фотографические портреты со всех участников экспедиции в двух группах: Норденшильд, Люндстрем и Стукеберг в одной, и трое китоловов в другой.

По прошествии 4-х дней они уехали сухим путем в Красноярск, где были приняты не лучше. Губернатор Лохвицкий удостоил их кивком головы, а директор гимназии Аристовский, за их нетвердость в латинской мудрости, отозвался об них «imbecilles quidem» [376] Действительно слабый (лат.). . Один учитель немецкого языка Стреблов, натуралист по призванию, взял их под свое руководство и совершил с ними даже геологическую экскурсию на противоположный берег Енисея. В газете «Сибирь» можно найти корреспонденцию из Енисейска, в которой сказано, что астроном Норденшильд делает в нашем городе коллекции по своей части (!). В петербургских же газетах кто-то брызнул в глаза здешним интеллигентам словами: «Проезд экспедиции Норденшильда по Восточной Сибири был никем не замечен, по неразвитию жителей». Эта правда была принята здесь за грубую невежливость и как образец высокомерного глумления над провинциалами столичных прелюбодеев печати.

Енисейск между тем отстраивался и устраивался. Женский приют превратился в прогимназию. Появился и стал работать телеграф, которым воспользовались Сиденснер и Норденшильд. Основался городской клуб, и из книг, пожертвованных уехавшим в Петербург золотопромышленником В. И. Базилевским [377] Базилевский Виктор Иванович (1840–1929) – один из самых богатых людей Российской империи. Один из 14 детей Ивана Базилевского – золотопромышленника из Восточной Сибири. , составилась «библиотека служащих». Клуб, впрочем, не ознаменовал себя ничем, а библиотеку вскоре как-то растаскали бесследно. Наконец в 1876 г. открылась и мужская прогимназия. Прежде дети енисейцев учились в Красноярской гимназии, и приезжали только на каникулы домой с очень красивыми тетрадками в роскошных обложках, записанными латинскими и греческими упражнениями. Тетрадки эти поражали каждого двумя своими особенностями. Во-первых, старательным, четким и щегольским почерком, который удостоился бы похвалы даже бывшего попечителя московского университета В.И. Назимова, была записана только левая половина первой страницы. Правая оставалась белою для корректурных поправок и отметок. Оборотная страница листа, вероятно, в подражание древним грекам и римлянам, не записывалась. Во-вторых, внизу каждой страницы, записанной в половине, красовалась подпись: «Vidi Director Aristovsky» [378] Смотрел директор Аристовский (лат.). .

Мне случилось вовремя каникул наглядно убедиться в успехах этих гимназистов. Во время экскурсии я наткнулся за городом на рощу, из которой доносилось хоральное пение с прищелкиванием и присвистом, на ноту комарицкой пляски. Голоса замолкли на несколько времени, но вскоре однако же повторилось пение и под тот же мотив. Я хорошо расслышал: