Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Но вот после раннего детства наступает переходное время перед отрочеством, и оно было, по-моему, отдано, наверное, во всех странах великой книге Даниэля Дефо «Робинзон Крузо» — рассказу о его, как говорили в СССР, «трудовых подвигах».

Совершенно непонятно для меня, чем объяснялся такой непреодолимый интерес, казалось бы, к обыденной жизни героя книги, — ведь никаких приключений у Робинзона не было, соответственно, не было в книге и занимательной интриги, и даже особенно занимательных эпизодов.

Сперва неудачливый путешественник в полном одиночестве оказывается на необитаемом острове. Потом собирает на берегу остатки имущества с затонувшего корабля. Длиннейший перечень этих предметов даже в детском, адаптированном, издании занимает много страниц. За этим следует рассказ о том, как Робинзон учится использовать различные найденные вещи, дабы обеспечить себе кров и пищу, а также безопасность, защитить себя от многочисленных соседей — хищных и пернатых животных. Впрочем, врагом Крузо была и сама природа: жаркий климат, проливные дожди — необитаемый остров оказался в тропиках.

Книга «Робинзон Крузо» сыграла огромную роль в жизни моего единственного сына Алика. Как раз в то время, когда должен был пойти в первый класс, он заболел ревмокардитом. Ревмокардит в ту пору лечили только тем, что не давали ребенку «нагружать сердце» — бегать, прыгать, вообще вести подвижный образ жизни. Представьте, как трудно держать мальчика семи-восьми лет в столь противоестественном режиме?

Мне на помощь пришел «Робинзон Крузо». Когда я читала вслух эту книгу, Алик сидел или лежал спокойно, как говорили в старину, весь обратившись в слух. Дочитав книгу до конца, я неизменно спрашивала: «А что читать дальше?» И сын неизменно отвечал: «Робинзона». И я опять читала сначала до конца бессмертную книгу Даниэля Дефо. И, хотя сын стеснялся бесконечных повторов одного и того же, это не мешало ему в энный раз внимательно слушать.

Иногда, когда я пропускала какой-нибудь абзац, он машинально произносил его вслух. Видимо, знал наизусть от начала до конца эту великую повесть о Робинзоне Крузо. Чтение сей повести о жизни Робинзона никогда не надоедало ни мне, ни ему. Обоим это всегда было интересно. Кроме того, меня радовало, что не приходится читать детских бестселлеров того времени, времени позднего Сталина, типа «Васек Трубачев».

P. S.

Недавно мой сын, известный художник-новатор Алик — которому семьдесят пять лет и который живет в Америке — купил «Робинзона Крузо» и… прочитал с огромным интересом.

Если верить Дарвину и его последователям, ученым-дарвинистам — а я всем им верю, — то целых пятьсот миллиардов лет отделяют человека от неживой материи (тверди и хляби). Гораздо меньше времени потребовалось, чтобы, условно говоря, из амебы появился homo sapiens. А до того — наш предок — гибридное существо, еще не человек, но уже не животное.

И надо думать, что мы унаследовали инстинкты своего ближайшего предшественника-гибрида, в том числе звериный инстинкт — травлю слабого: напасть всей стаей (стадом) на одного, кто слабее всех, и затравить его до смерти.

Инстинкт сей наглядней всего наблюдается у детей: они набрасываются всем скопом на кого-нибудь одного. Во времена моего детства, почти сто лет назад, ребенок, которого травили, чаще всего был из, как теперь говорят, неблагополучной семьи: в ухе у него торчала ватка (воспаление среднего уха), из носа текло (полипы). Уже по всему было ясно: этот малыш не даст сдачи.

В конце 1950-х — начале 1960-х, то есть в начале оттепели, травля слабого приобрела некий зловещий смысл. Травили по-прежнему всем скопом, но уже взрослые, хорошо соображавшие дяди и тети — и не просто так, а с определенной целью: переложить вину за расчеловечивание огромной страны на одного травимого — и тем самым отвести удар от себя, такого же грешного, столь же виноватого.

На роль «мальчика для битья» во время оттепели был выбран журналист Давид Осипович Заславский. Ну, во-первых, он и впрямь не был ангелом, много лет пребывал в почете и славе при Сталине. А во-вторых, стал беззащитен. И это — главное.

За Заславским никто не стоял, к тому же был он еврей — а сталинский антисемитизм еще долго бушевал на просторах моей родины.

Правда, еврей Мехлис принес куда больше зла, чем все известные советские журналисты-евреи, вместе взятые: в годы Великой Отечественной бросал молодых, необученных солдат в самое пекло, на верную смерть. Срывал с командиров погоны и отправлял их в штрафбаты. Всю войну проработал у Сталина палачом. Но Мехлис был министром и членом ЦК КПСС, а в 1941–1942 годах — замом наркома обороны. И потому гонения на него были не безопасны, их можно было расценить, как посягательство на устои, на весь советский миропорядок.

То же самое надо сказать и о (не еврее) Вышинском. Тот был виднейшим сталинским опричником из интеллигентов, дал старт годам Большого террора. Но Вышинский умер, хотя уже при Хрущеве, но все еще на крупном дипломатическом посту — представителя СССР в ООН. Умер в большом почете.

Ну а теперь пора рассказать, что Заславский был моим знакомым. Познакомилась я с Давидом Осиповичем в гостях у Натальи Сергеевны Сергеевой. О ней я писала уже не раз. Н. С. была главным редактором «Нового времени» — единственного журнала в Советском Союзе, который и при Сталине, и при Брежневе занимался вопросами международной жизни, то есть объяснял советским гражданам, как им трактовать те или иные события в мире.

До этого Сергеева работала в газете «Правда» — «Центральном органе» партии большевиков, была дружна с Заславским, называла его «Давидос». Злые языки утверждали, что у Натальи Сергеевны был роман с Заславским. В конце 1920-х — начале 1930-х короткие любовные связи никем не осуждались. И связь дворянки, начинающей журналистки, красивой Наташи с мэтром журналистики Заславским не считалась в тогдашней редакции «Правды» чем-то предосудительным.

С тех времен много воды утекло, Н. С. стала немолодой женщиной, Заславский — стариком.

Таким я и увидела «Давидоса», придя с мужем как-то раз к Сергеевой, в ее единственную, правда, тридцатиметровую, комнату в коммуналке, в которую превратили барские квартиры в огромном доме на Арбате.

С Заславским была и тогдашняя его жена Юлия Васильевна. Без нее он и шагу ступить не мог, ибо был слепой.

После ухода Заславских сестра Н. С., Ирина, не преминула сообщить мне, что молоденькая Юлия — дочь простой банщицы (разнорабочей), закончила только школу, научилась печатать на машинке и начала работать чтицей у знаменитого Заславского.