Жан-Жак Фельштейн - В оркестре Аушвица

Я не хочу, чтобы скорлупа, которой я защитилась, чтобы выжить и не свалиться в безумие, навсегда стала частью меня.

Я была не бесчувственной — никто из нас не был, — а съежившейся, и мне до сих пор больно, что пришлось так ожесточиться. Необходимость защитить свою жизнь отрезала меня от мира, от того, что мы тамназывали «настоящим миром». Неотвязный запах мертвечины и горя делает людей еще несчастнее и может заразить других, они поддаются страху и отдаляются. Я пока не очистилась до конца и сочла бы своим главным провалом и бесконечной мукой, если бы ты тоже отдалился, учуяв страдание.

Но теперь небо как будто проясняется: твоя красноватая сморщенная рожица, тонкие рыжие волосики, круглые голубые глаза и сорок сантиметров безграничной потребности в любви и внимании унесут меня далеко от дома мертвых, на свежий воздух, к настоящей жизни — если хватит сил уцепиться за тебя.

Я думала, ты спокойно спишь в колыбели, совсем рядом со мной, там, где провел первую ночь, но ты сжал крошечные кулачки и нахмурил лобик. Что нарушило твой безмятежный покой? Мои сомнения? Мои страхи? Ты почувствовал их, пока я тебя носила? Твои антенны настроены на меня? Неужто ужасные видения матери способны передаваться ребенку, даже начав рассеиваться?

Ты не можешь знать, что значишь для меня, итогом чего ты стал, как залечиваешь мои раны.

Я чувствую, тебе будет нелегко существовать, олицетворяя мое возвращение в мир живых. Я сделаю все, чтобы не держаться за тебя, как за якорь. Я предвижу все трудности, которые нас ждут, но мы станем помогать друг другу… Какую же ношу ты уже тащишь на своих хрупких плечиках, мой утративший безмятежность малыш! Большинство детей без конца зовут матерей, плачут, кряхтят, кричат, а ты спокоен и молчалив! Что они такое — твой тихий сон, твое спокойствие в первый день жизни? Ты не тревожишь меня, чтобы попросить о защите, потому что знаешь нечто неведомое? Ты успел понять, почему я настолько беспокойна, что рискую оказаться не той матерью, которая будет нужна тебе в жизни?

Люди вокруг все время говорят о войнах — той, что досталась мне на долю, и новых, грядущих. Я, как и все мои подруги, надеялась, что наша му́ка, наши беды и невзгоды послужат уроком, будут напоминать, чем рискует наш мир, если где-то начинают чеканить шаг под военные марши и получать удовольствие, убивая стариков и детей.

Увы, через несколько месяцев после нашего возвращения тема Аушвица и Бельзена отошла на задний план, и все вернулось на круги своя, как в 1914-м. Повсюду идут войны, люди продолжают убивать, жечь, сбрасывать бомбы, превращают жизнь в руины, выдвигая жалкие оправдания… Мне это вдвойне нестерпимо, ведь теперь приход варваров угрожает и тебе.

Время от времени я вижу на улицах демонстрантов, бывших участников Сопротивления и узников концлагерей. Они в лагерных робах, заштопанных, но чистых и отглаженных. Кое-кто начинает воспринимать это как маскарад — они, слава богу, поправились, и одежда трещит по швам… Я ненавижу ткань в полоску и предпочла бы никогда больше ее не видеть.

Не было ли с моей стороны эгоистично рожать ребенка, когда будущее темно и мрачно?

В какой-то момент я испугалась. Меня охватил страх, потому что я не знала, как нужно сражаться, чтобы защитить тебя, и думала, что не осилю повторения пережитого ужаса. Меня ужасала мысль о том, что мой страх может передаться тебе, как неизлечимый вирус, его нельзя уничтожить — как и татуировку на левой руке. В лагере я отвечала только за себя — одна среди миллионов узниц, — и совершила подвиг, выстояв.

В тот момент я сильно зависела от тех, кто помогал мне, и тех, кого пыталась утешить сама. Сейчас все иначе. Твое появление на свет сделало мою жизнь намного ценнее, но даже это не добавляет мне сил для борьбы: думаю, я рождена для чего-то другого и до конца своих дней останусь случайно выжившей. Если бедствие все-таки случится и Зверь снова явит людям свой безобразный лик, я буду молить об одном — чтобы Господь послал мне силы противостоять ему… ради тебя и твоего отца.

Я смотрю на тебя, баюкаю на руках и, даже не зная будущего, понимаю, что поступила правильно, не упустив свой шанс. Я горжусь своим решением, успокаиваюсь, и призрак грядущей беды отдаляется.

Это и есть счастье, о котором я мечтала там? Как чудесно чувствовать, что я больше не одинока!

Я вернулась и осуществила главную мечту — подарила тебе жизнь. Я понимаю, как сильно мне повезло: многие подруги по несчастью, чьи имена останутся неизвестными, не получат такого шанса… Я сделаю все, чтобы быть сильной — ради нас обоих. Ты этого достоин, да и я заслужила.

Я уверена, что ты и твой отец — лучшее, что со мной случилось, благодаря вам я осмелилась впустить в душу надежду и не пошла ко дну.

Думаю, именно мечты о муже, считающем меня красавицей, о ребенке, верящем, что его мамочка самая добрая на свете, помогли мне преодолеть пережитый ужас…

Странно, но почти все девять месяцев беременности я вспоминала свое детство и жизнь доКатастрофы. Я тогда и вообразить не могла, что кто-то способен желать мне зла, ведь я никому не сделала ничего плохого!

Я видела себя маленькой благовоспитанной девочкой, живущей со строгим отцом, матерью, которая часто… отсутствовала, и братом — он был моей единственной опорой вкупе со школой и музыкой. Наше монотонное существование нарушали только переезды из одной страны в другую: нацистская гангрена расползалась по Европе с неотвратимостью рока…

Все мы больше всего на свете мечтали о том, чтобы нашим детям не выпало ничего подобного, чтобы они жили, как свободные, сильные и веселые люди.

Как бы мне хотелось одарить тебя толикой легкости и беззаботности, петь тебе песни, которых я не слышала в детстве, научить играть в дурацкие игры и рассказывать считалки на всех языках, которые знала! Петь я по-прежнему умею, но вряд ли смогу это сделать — даже для тебя…

Я и танцевать не буду — не хочу наступать на общую могилу…

Твой не вернувшийся домой дед, мой отец, которого я последний раз видела во время ареста, отец, чье место рядом с матерью занял другой мужчина… мог бы еще немного пожить благодаря тебе: ты получил его имя как второе, скрытое от мира. Больше я ничего не могу для него сделать — родственники болезненно реагируют, если кто-то неосторожно о нем заговаривает. Мне больно от-того, что я не способна на большее.