Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

Продал марки и купил два билета в Большой театр на «Жизель». Балет шёл в воскресенье днём. Позвонил Ире, сообщил, что недавно был мой день рождения…

– Поздравляю, – коротко сказала она. Я предложил ей отметить это событие походом в Большой театр, она согласилась.

«Не любит она тебя, Серёжа, – говорил я сам себе и тут же её оправдывал, – рано ей ещё любить. Дружит с тобой – вот и скажи спасибо». Да и дружит она как-то странно, однобоко. Она позволяет мне дружить с ней, а сама… сама вот по-лермонтовски «вспорхнёт и умчится, как птичка». Ещё я заметил, что при общении со мной, когда она слушает или сама рассказывает, глаза её выдают отстранённость от беседы, как будто в ней таится другой человек. Уловить присутствие этого другого можно по равнодушному взгляду, мимолётному отключению от разговора или в показном неестественном смехе. Пытаясь понять все эти проявления, что холодком обдавали мне душу, я перечитывал страницы «Войны и мира», где Лев Толстой исследует процесс формирования Наташи Ростовой в такие моменты, когда она просит Бориса поцеловать куклу или секретничает в постели с маменькой.

После «Жизели» Ира пригласила пообедать у них. Мария Гавриловна была в хорошем настроении, угощала нас домашними пельменями, Ира ела их со сметаной, Мария Гавриловна с уксусом, а я с маслом. За столом зашёл разговор о лете, Мария Гавриловна спросила, что я собираюсь делать. Ответил, что пока не решил: может, поеду с отцом охотиться на Смоленщину или на дачу в Головково. Тогда она предложила отправиться с ними в лагерь и вести там драмкружок: из пионеров я уже вырос, а вот для этого дела, по её мнению, вполне подхожу. Я обрадовался и сразу согласился. Предполагалось, что это будет лагерь в Мещерине. Мария Гавриловна пообещала всё устроить.

В школе к Первомаю готовили праздничный вечер, в программе запланировали концерт и танцы. Активисты-организаторы обратились ко мне: чем на этот раз смогу порадовать?

– Художественным свистом, – объявил я.

– Серёж, давай без фокусов…

– Хорошо, художественный свист отменяется, будут фокусы!

– Ну, Серёж…

– Не «ну», а гвоздь программы – фокусы!

Активисты согласились и решили, что мой номер будет завершающим.

В нашем Доме пионеров на новогодних ёлках всегда выступали фокусники: Арутюн Акопян или Дик Читашвили. Я у них кое-что подсмотрел, кое о чём сам догадался и даже придумал фокус, который должен был повергнуть публику в изумление.

Праздничный вечер. Концерт. И вот Лёнька Булычёв объявляет:

– А сейчас… маг и волшебник… Нико-нен-ко!

Под мелодию песни «Утро красит нежным светом…» (её учительница пения исполняла на пианино) я вышел, поклонился и начал показывать фокус с тремя платочками. Я сначала всё выполнил сам, а после для повтора уже пригласил желающего из зала. Подошёл один из учеников и на совесть связал концы всех платков. Эту связку я медленно, аккуратно сложил пополам, затем ещё раз пополам, ещё и ещё раз. Немного «поколдовав», попросил школьника осторожно потянуть один из платочков – тот без труда выскользнул из связки. Я её подкинул вверх – и два других платочка упали порознь.

Далее пошли в ход шарики для пинг-понга. Проглотив три один за другим, я судорожно (так, чтобы все это явственно почувствовали) икнул, выпил воды и по очереди извлёк изо рта все шарики. Вслед за этим развернул полуметровую афишу с крупной надписью «НикО-нен-КО» и, показав её публике, артистично разорвал на несколько кусков. Потом (по-акопяновски), выронив один кусочек, пластично склонялся за ним, а подняв, тщательно скомкал все обрывки. Несколько «колдовских» жестов, и я развернул афишу – она целая!

И вот коронный номер, но прежде я выдержал паузу, наслаждаясь тем, как мне удаётся воздействовать на зрителей: со сцены я видел недоумение и радость на лицах старшеклассников и учителей. С лучезарной улыбкой я обратился к залу:

– Есть ли у кого-нибудь сторублёвая купюра? – Публика заёрзала на стульях в замешательстве. Я добавил нотку снисходительности: – Так я и думал, таких денег ни у кого с собой нет. (В те времена сторублёвка была с водяными знаками и большого размера – с екатерининку [28] Купюра, выпущенная Временным правительством, была в обращении до 1922 г. и имела размер 260×122 мм². .) Тогда, возможно, у кого-нибудь найдётся три рубля?

Три рубля оказались у Юры Зюзина, который сидел во втором ряду. Когда он подошёл к сцене, я протянул ему фанерную дощечку:

– Запиши здесь номер своей трёшки.

Сложив купюру пополам, я засунул её в конверт, взял со столика коробок спичек, достал одну и, прежде чем поджечь, обвёл взглядом всех присутствующих, медленно поворачивая голову. Чиркнул спичкой, поджёг конверт, держа его таким образом, чтобы он подольше горел. Когда от него осталась половина, я взял со столика металлическую тарелку и положил на неё остатки горящего конверта. Вдруг пламя ярко вспыхнуло (для этого я специально подкинул в тарелку кусочек фотоплёнки). Эффект был отличный – лица у зрителей вытянулись, Зюзин как-то глуповато улыбался.

В одной руке я держал тарелку с тлеющим конвертом, в другой спичечный коробок. «Поколдовав» над ними, я обратился к Зюзину.

– Не переживай, трёшка твоя не сгорела, – бросил ему коробок. Он поймал его, и я сказал: – Открой и высыпь спички.

На дне коробка Зюзин обнаружил сложенную вчетверо трёшку. Я попросил:

– Скажи номер вслух.

Красный как рак Юрка объявил номер, который совпал с записанным на дощечке.

Этот фокус я придумал сам. Он выполняется при помощи ассистента, скрытого от глаз зрителей. Ассистировал мой младший брат. Фокус имел громоподобный успех.

Волшебные крылья памяти переносят меня в круговерть юношеских лет. Я нахожу, что это было счастливое время.

Весна 1958-го: первый Международный конкурс им. П. И. Чайковского, Ван Клиберн; Большой театр, балет «Отелло» с Вахтангом Чабукиани; в Малом – «Власть тьмы» с И. В. Ильинским и В. Д. Дорониным; в театре Вахтангова «Идиот» с Николаем Гриценко, Юлией Борисовой и Михаилом Ульяновым. Рихтер в консерватории, в цирке Карандаш. Я видел трёх Отелло, созданных мастерами разных видов зрелищных искусств: Сергеем Бондарчуком в кино, Вахтангом Чабукиани в балете, в драматическом театре Акакием Хоравой. Это были такие вершины, до которых, казалось, дотянуться невозможно.

Конечно, можно было обнаружить и сомнительные достижения. Довелось мне сходить во МХАТ на «Анну Каренину» с Аллой Тарасовой. Поклонники произносили имя актрисы с эдаким придыханием. Она играла как-то очень шикарно: шикарно и много плакала, шикарно жестикулировала, шикарно интонировала. Подле неё и А. В. Вербицкий в роли Вронского старался так же изощрённо шикарно играть, чтобы быть с примой в унисон. Всё это было откровенно плохо. Но! Когда на сцене появлялся М. Н. Кедров в роли Каренина, «шикарный театр» вдруг исчезал и начиналась жизнь.