Владимир Даненбург - Голос солдата

— Матч на первенство мира! — засмеялся Леонид и взмолился: — Рубаба, радость моя, не мешай. У меня как раз…

— Как можно? Поздно, да. Слушай, они не ужинали!

Действительно, мы забыли об ужине, даже не заметили, кто включил свет. В палату набились раненые со всех этажей. Болельщики обсуждали положение на доске, высказывались одобрительно или насмешливо, насчет ходов. Кому-то вздумалось было подсказывать. На него строго прикрикнули.

— Может быть, хватит? — сказал я. Леонид уже успел проиграть столько, что пора было его остановить. — Спать людям надо. Двенадцатый час. Леня, хватит на сегодня.

— И то правда, — согласился Гатенков. — Время позднее. Кончим, что ль, студент?

— Куда нам спешить, Семен? Праздник…

— Да нет, больно много время.

— По полста хочешь? Давай по полста, а?

На лице Гатенкова было страдание. Он заглядывал в глаза отчужденно притихшим болельщикам. «Чего делать, братцы? — как бы спрашивал совета Семен. — По полста — как отказаться? Студент сам набивается. Меня корить за что?»

Грушецкий, само собой разумеется, получил мат. Он достал из тумбочки планшетку, расстегнул. Гатенков по-рыбьи открыл рот и уронил на пол фигуру. Планшетка была набита деньгами. Пачки слежались, как трофейные галеты.

— Чего глаза забегали? — Леонид засмеялся. — Не волнуйся, не ворованные. Тетушка дом в Ленкорани продала. Некоторую часть выручки у меня от мужа спрятала.

— Как же на чужие-то играть?

— Это не твоя забота. Ты ничего не знаешь.

О сне больше никто не вспоминал. Когда Рубаба порывалась погасить свет и начальственным тоном приказала расходиться по палатам, ее дружно уговорили не портить людям праздник. Гатенков был сосредоточенно-мрачен, у него на лбу набухла жила. Только добившись ощутимого перевеса в партии, он оживлялся и начинал, потирая руки, рассуждать вслух:

— Так, так… Выходит, значит так… Раз, два, три, и — готово. Обратно, студент, планшетку доставай.

— Посмотрим! Это мы еще посмотрим! Подумаешь, гроссмейстер! Сам сейчас лапки кверху поднимешь! — Леонид петушился, но все вокруг видели, позиция у него безнадежная.

Гатенков еще раз получил полста, пересчитал, аккуратно сложил, спрятал под халат и спросил с издевкой:

— Ну чего, студент? Еще? Я бы сыграл…

— Сыграл бы? — Грушецкий моментально преобразился. На лице не осталось и следа от растерянности. — Сыграл бы, говоришь? — Не ожидая ответа, сказал: — Слушай, Семен, имеется предложение. На все, что у меня в планшетке, идет?

Гатенков изумленно уставился на Грушецкого. Потом быстро взглянул влево-вправо: «Слыхали, чего было сказано? Хитрит, что ль, студент, заманивает? Глядите, какая тьма деньжищ-то! Боязно… И выиграть боязно, и проиграть — тоже…»

— Ладно тебе, студент! Поиграли — и будет.

— Как знаешь. Я не настаиваю.

Гатенков опять присмотрелся к Леониду, спросил:

— Ты чего, взаправду на все? Не страшно? Проиграешься — платить придется. Я в шахматах не шуткую.

— Я что, проигрыш зажимал? — обиделся Грушецкий. — Я, кстати, в этом тоже шуток не признаю. Здесь десять тысяч.

Народ в палате взбудораженно загудел, заговорил. Гатенков поскреб затылок и начал расставлять фигуры. Грушецкий спрятал планшетку в тумбочку, поинтересовался:

— Зачем расставляешь? Не вижу твоей ставки. Нет ставки — нет игры. Вали в свою палату. Вали, вали. Чего расселся? Забирай свои шахматы. Людям спать пора.

— Я мигом. — Гатенков быстро захромал к двери.

…Перед началом наступления на Вену мы стояли в небольшом венгерском городке юго-восточнее Будапешта. Помню, откуда-то у всех появились бумажные деньги — пенго. Они ничего не стоили, и у нас от нечего делать кто-то придумал играть в очко на пенго. Там проигрыши и выигрыши были астрономические. Но те венгерские деньги н и ч е г о н е с т о и л и, и их можно было проигрывать сотнями тысяч.

А здесь Леонид мог, — нет, должен был! — проиграть десять тысяч рублей Гатенкову. Ч у ж и х п о л н о ц е н н ы х р у б л е й! Этого нельзя было допустить!

Как только Гатенков ушел, мы с Митькой, Васька Хлопов и все остальные насели на Грушецкого, уговаривали отказаться, пока не поздно, от безрассудной затеи. Но Леонид — его только сейчас развезло от водки — глупо посмеивался.

Возвратился Гатенков. Протолкался сквозь толпу болельщиков, подозрительно осмотрелся, взглянул на партнера. Леонид все так же глупо и пьяно посмеивался. Семен вывалил на кровать гору смятых купюр: красненьких тридцаток, зеленоватых пятидесятирублевок, серых десяток, синих пятерок…

— Вот! Ровно десять — копейка в копейку. Хошь, считай.

Партия началась. В палате воцарилась тишина, как в операционной. Только изредка кто-нибудь вздыхал и время от времени раздавался трескучий звук — это Гатенков ожесточенно раздирал ногтями кожу на затылке. Он сидел вытянув на кровати негнущуюся ногу и каменно склонившись над доской. Для него не существовало сейчас ничего, кроме фигур на черно-белых клетках, горки купюр на одеяле и спрятанной в тумбочку планшетки «студента»…

Я все-таки немного понимаю в шахматах, и для меня в этой партии с самого начала все стало ясно. Грушецкий пожертвовал в дебюте две пешки — это был старинный вариант «итальянской партии», который показывал мне в детстве сосед по дому Юрка Садовников, — оставил под боем ладью. В этом варианте черные форсированно получают мат.

Гатенков о теории шахмат не имел ни малейшего представления. Но, человек сообразительный, он быстро понял — плакали его денежки. Семен кряхтел, сгибался все ниже и ниже, что-то молитвенно шептал, вскидывал время от времени на Леонида раскаленные злобой глаза…

— Нет, я так не согласный, — наконец выговорил он охрипшим от бессилия голосом. — Так не полагается. Ты сам должон мне королеву форы давать…

Стены палаты содрогнулись от хохота. Гатенков еще какое-то время сидел на кровати, вытянув прямую в колене ногу и безнадежно глядя на доску. Он конечно же не рассчитывал спасти партию и сохранить дорогие его сердцу купюры. Мысль его, наверное, работала в другом направлении: нельзя ли как-нибудь отказаться от уговора? Шутка ли, десять тысяч!

— Что молчишь, Семен? Ты ведь был таким речистым. — Леонид сделался самим собой. Он язвительно смеялся. — Голоса не слышу, хода не вижу. Делай ход или сдавайся. Людям пора спать. — Он собрал вываленные на одеяло деньги. Не считая, сунул в ящик тумбочки. — Будь здоров, Семен. Заходи, сгоняем партийку. — Как только Семен скрылся за дверью, Грушецкий захохотал: — Крах великого маэстро Гатенкова! — и, все еще смеясь, спросил: — Удивлены? Все в норме — у меня первая категория. Перед вами чемпион города сорокового года. А ты, Хлопов, учись играть в шахматы. Играть, а не проигрывать, — Грушецкий достал из тумбочки кипу смятых купюр всяких достоинств. — Подойди-ка, Вася.