Наталья Бондарчук - Сергей Бондарчук. Лента жизни

Эту историю мне в своё время рассказала мамина подруга Людмила Шагалова. Думаю, Глеб Романов не стал предсказывать всеми любимой Ляле Шагаловой (так её называли сокурсники), что ждёт её перед уходом из жизни. В 2000 году ей сделали операцию на глазах, после которой она ослепла и перестала выходить на улицу. Но у неё был заботливый муж – оператор Вячеслав Шумский, и сын – актёр и режиссёр Геннадий Шумский.

Режиссёр Владимир Наумов знал Сергея Бондарчука со студенчества, и это была настоящая дружба. Сергей сразу согласился сняться в первой наумовской курсовой работе.

«Я был юн – во ВГИК поступил в семнадцать лет, Сергей на семь лет старше, фронтовик, – вспоминает Владимир Наумов. – Но это на нашем добром товариществе никак не сказывалось. Он сразу согласился сняться у меня в первой курсовой работе. Называлась она “Юлиус Фучик. Репортаж с петлёй на шее”. Делали мы её очень смешно по нынешним временам. Долго по всему институту искали место, которое можно было бы использовать под декорацию. Наконец нашли в запылённом углу кусок проржавленной батареи, решили, что здесь будет Кремлевская стена, возле неё и пристроились. Моим ассистентом в этой работе был мой сокурсник Сергей Параджанов. Снимали ближе к ночи, когда институт опустел. Начали снимать, но мы с Бондарчуком почувствовали, что чего-то не хватает. Бондарчук повернулся и сделал несколько шагов по коридору. “Ты куда?” – спросил я. “Видишь, я могу свободно уйти. Сделай что-нибудь. Мне нужно почувствовать замкнутое пространство”. – “Сейчас тебе будет замкнутое пространство”. – Параджанов ушёл на пятнадцать минут и явился с наручниками. Он сам приковал Бондарчука к ржавой батарее. “Ну вот. Другое дело. Теперь я чувствую, как сузилось пространство, и чувствую запах тюрьмы”, – сказал Серёжа. К полуночи мы эпизод сняли. “Параджанов, – зову, – давай ключи!” – “Какие ключи?” – “От наручников”. – “Так их как бы и не было, ключей”, – растерянно сказал Параджанов. Бондарчук кинулся на него, но не смог достать из-за наручников. “Серёж, – успокаиваю Бондарчука, – я посижу тут с тобой до утра, а потом что-нибудь придумаем”. Возникла идея оторвать батарею от стены: она была ржавая и вся прогнила. А Бондарчук же здоровый был, как бык. Он поднатужился и вырвал батарею прямо с куском стены. Но далеко он не ушёл, их догнал испуганный Параджанов. Он привёл с собой какого-то старика, и тот, вооружившись напильником, освободил Серёжу».

Герасимов снова и снова говорил своим ученикам, режиссёрам и актёрам своей объединённой мастерской, о том, что необходимо читать настоящую художественную литературу – Толстого, Гоголя, Шекспира, Чехова, Флобера, Горького, Шолохова… Именно из этих авторов режиссёры и актёры должны были выбирать кульминационные фрагменты, ставить их, показывать, и затем лучшие шли на экзаменах по мастерству актёра и режиссуре. Он не делал различия между студентами. Поставить фрагмент мог каждый. Сергей Аполлинариевич удивительно владел словом. Любая работа студента была поводом к беседе, которая сама уже становилась произведением искусства. Студенты видели, как рождалась его творческая мысль. Он учил думать, разбираться в искусстве, в сложнейших жизненных вопросах…

На последнем курсе стало известно, что Герасимов будет ставить «Молодую гвардию» по роману Фадеева. Это будет дипломная работа всего объединённого курса актёров и режиссёров. Все на курсе зачитывались романом, примеряя на себя ту или иную роль молодогвардейца. Сергей Бондарчук был старше. «Что мы с тобой будем делать, Серенький?» – спрашивал Герасимов. Он очень хотел снимать Сергея, видел его талант и недюжинность натуры. «А давайте – директора шахты Валько», – предложил Сергей. Так эта роль за ним и осталась. Хотя по роману Валько был куда старше. Но уж очень отвечал этот образ индивидуальности моего отца. Валько – прямой наследник гоголевских казаков, потомок Тараса Бульбы. Арестованный фашистами, он на первом же допросе идёт на них в рукопашную и крушит их. «Я не выбирал, – рассказывал Сергей Фёдорович. – Я, когда читал роман, готовясь к диплому, понял, что моя роль – Валько, и уверовал в это… Всё внимание уделил… Я и подыгрывать брался, чтобы чувствовать партнёра».

А ключом к пониманию образа стала ремарка писателя: “Валько был человеком немногословным, и никто никогда не знал, что совершается в душе его под цыганской внешностью. Казалось, всё в его судьбе изменилось к худшему. А между тем никогда ещё его не видели таким подвижным и весёлым. Всю дорогу он шёл пешком, обо всех заботился, охотно заговаривал с ребятами, то с одним, то с другим, будто испытывая их, и всё чаще шутил”».

А вот как вспоминала моя мама Инна Макарова этот период учёбы во ВГИКе: «Каждому режиссёру хотелось репетировать больше, поэтому исполнители главных ролей разрывались на части, чтобы успеть ко всем. С утра до ночи мы не выходили из театра, работая буквально до изнеможения. Казалось, всё в моей жизни тогда занимал театр, предстоящие съёмки. Всё, да не всё… Прежде моя мама и бабушка окружали нас с сестрой Ниной такой заботой и любовью, что мы росли совершенно домашними девчонками. В свои девятнадцать лет я ещё ни с кем даже не целовалась, губы не красила, о причёске даже не помышляла – ведь это сущий разврат! А тут Сергей – большой, взрослый. Его первые поцелуи в щёчку…

Моя однокурсница Таня Лиознова нашла мне комнату в своём доме недалеко от Рижского вокзала. Я жила там, и Серёжа приходил почти каждый день – мы часами стояли на лестничной площадке. К себе его не пускала – неприлично! Но на курсе-то видели, что Бондарчук от меня не отходит, и под Восьмое марта взяли и выдали нам один продуктовый паёк на двоих. Поставили, так сказать, перед фактом.

Серёжа в ту пору жил во дворе дома, где размещалось Госкино, в сторожке, которая не отапливалась. И вот после репетиции поздно вечером мы туда пришли, не снимая пальто, сели за стол, вскрыли паёк… Голодные были ужасно! Потом Сергей уложил меня на узкую железную кровать, и я сразу провалилась в сон. Просыпаюсь, а он сидит рядом на стуле и смотрит на меня. Потом тихо говорит: “Подвинься”. Я подвинулась, и мы заснули, обнявшись и согревая друг друга. Он меня не тронул. Правильно сделал. Я ещё не была готова переступить черту, интуитивно понимая, что после этого моей беззаботности и свободе настанет конец. И начнётся другая, неведомая жизнь. Я рано потеряла отца, и хотя разница была в шесть лет, звала его “папка”. А он относился ко мне, как к своей драгоценности. Помню, морозно было, Сергей меня в пальто своё закутает и на руках несёт до трамвая…»

А пока Инна признавалась Сергею, что мечтает сыграть Любку Шевцову, а ей, видимо, достанется другая роль. На экзамен Инна готовила «Кармен». Режиссёром была Татьяна Лиознова. Сама Татьяна играла старую цыганку, предсказывающую Кармен судьбу. «После экзамена, – вспоминала Инна Макарова, – пока еще шло заседание комиссии, ко мне подошёл шофёр Сергея Аполлинариевича – он должен был отвезти Фадеева домой – и тихо произнёс: “Любку ты будешь играть. Фадеев сказал!”» Оказывается, Александр Фадеев сказал Герасимову: «Не знаю, какая была Кармен, но то, что это – Любка Шевцова, я вас уверяю». Так мама получила роль, о которой мечтала. Всё, что происходило с ней, она доверяла бумаге. Часто писала письма своей маме Анне Ивановне Герман, отправляя их и обязательно ставя дату: