Станислав Славин - Адмирал Канарис — «Железный» адмирал

А вот среди кадетов друзей у Канариса, как и в гимназии, было мало. Конечно, его своеобразный юмор, готовность прийти на помощь они ценили, но тон задавали другие кадеты. Одним из них был Карл-Георг Шустер — полная противоположность сдержанно-ироничному Канарису. «С самого начала они были антиподами», — вспоминал один из их соучеников, Отто Беннингдорф. (Забегая вперед, скажем, что адмирал Канарис и адмирал Шустер будут соперничать до самой смерти.)

В начале 1906 года судно вернулось из плавания. Настала пора обучения непосредственно в школе. Тут уж Канарис сумел показать, что среди его соучеников нет ему равных. «Весьма одарен в теории, прилежание железное» — такую характеристику дал ему один из педагогов. Физика, математика, теория навигации, основы судостроения — Канарис успевал одинаково хорошо по всем предметам. Вот только в танцах — а кадетов учили и этому искусству — ему недоставало темперамента.

Впрочем, Канарис довольно быстро заметил, что обучение в морской школе построено совсем не так, как в других учебных заведениях. Некоторые важные дисциплины здесь отсутствуют. Так, с 1905 года кадетов перестали обучать иностранным языкам. Нет лекций по внутренней и социальной политике. Даже военные предметы читали не слишком основательно. В центре внимания была подготовка офицера и «джентльмена», и это не случайно. Любое учебное занятие обязано было внушать кадету, что он — представитель военной элиты, призванный руководить обществом и государством.

Тут еще, пожалуй, можно добавить, что подобные веяния шли с самого верха. Вот что, например, пишет о последнем Гогенцоллерне — императоре Вильгельме II — известный немецкий исследователь Эмиль Людвиг. Родившийся с травмой левой руки — были порваны связки плечевого сустава и разорваны окружающие мыщцы, — будущий император направил все свои усилия на то, чтобы окружающие не замечали его физического недостатка. Мальчик «выучился ловко засовывать левую руку за пояс или в карман, перекладывать в нее из здоровой руки поводья, проделывать разные манипуляции без помощи слуги». И при этом даже собственную мать Вильгельма не очень-то беспокоило то, что в погоне за формой, лоском и блеском мальчик как-то не особо заботился о том, чтобы понимать суть вещей.

Так это и осталось, когда мальчик вырос, стал юношей, кронпринцем, а потом и императором. Похоронив в короткий срок сначала деда, а потом и отца, он не особо о них печалился. Они освободили ему путь к престолу — что же о них сожалеть?

И он стал царствовать сам, всегда находя время для блестящих парадов, охоты, но откровенно скучая за делами государственными. В мае 1900 года он нашивает себе знаки отличия фельдмаршала, заставив двух старших генералов просить его об этом. При этом он был, вероятно, убежден, что вместе с нашивками получил также познания и ум полководца. Во всяком случае, он во весь голос заявил на очередных маневрах: «Я не нуждаюсь в генеральном штабе, справлюсь один со своим флигель-адъютантом».

К чему все это в конце концов привело — хорошо известно. Но когда Канарис учился в морской школе, каждый воспитанник был приучен к мысли, что морские офицеры — высшее сословие империи, весьма похожее на касту гвардейских офицеров в старой Пруссии. Командование флота сознательно поддерживало такое мнение, так что офицеры ВМФ видели себя новым рыцарским орденом Германии, подчиненным лишь воле кайзера и далеким от сиюминутных политических конфликтов.

От членов этой касты требовались сдержанность во всем и неукоснительное соблюдение жестких правил чести. Залезать в долги считалось предосудительным делом; с запахом алкоголя боролись с помощью строгих приказов, а то и гауптвахты; для заключения брака до получения звания «капитан-лейтенант» требовалось специальное разрешение начальства.

В любую минуту офицер обязан быть готовым к защите чести мундира — в случае необходимости и ценой своей крови. Даже кадетам надлежало принимать вызовы на дуэль. Суд чести военно-морского флота постановил: «Каждому, кто затеет спор с офицером, придется убедиться, что это — не пустая забава, а вопрос жизни или смерти». Морские офицеры порой поднимали оружие даже против своих товарищей по флоту — инженеров, палубных офицеров, — ежели те хоть как-то задевали их реноме.

Особенную неприязнь морские офицеры испытывали к флотским инженерам. Тут не допускалось никакого послабления, никакого панибратства. Ни один инженер не смел отдать приказ морскому офицеру; инженерам также запрещалось переступать порог казино, предназначенного для морских офицеров.

Так же категорично морские офицеры держали дистанцию с экипажем, ведь среди «этой матросни» всегда попахивало социал-демократией (кстати, на больших кораблях многие матросы и кочегары и впрямь были объединены в профсоюзы). Самим офицерам всякая партийная и политическая деятельность воспрещалась, они считали своим естественным долгом подавлять любые социал-демократические поползновения. Горе тому офицеру, коего заподозрят в симпатиях к матросам, и уж тем более тому, кто сам окажется «красным»!

Кадетам, обучавшимся в Киле, ежечасно вдалбливали, что они «обязаны цементировать власть морского офицерства». А Канарис еще в родительском доме был огражден от общения с людьми «низшего сорта». Так что, попав на флот, он ничуть не удивился, что всем здесь заправляет горстка офицеров, а остальные должны слепо подчиняться им.

В октябре 1907 года пришло время претворять школьные уроки в жизнь. Успешно сдан выпускной экзамен, и вот фенрих Канарис — так называли выпускника кадетского корпуса, кандидата в офицеры — снова стоял во дворе родной школы рядом с развевающимся военным флагом и произносил слова клятвы. С того часа Вильгельм Канарис должен был «неукоснительно, в любых обстоятельствах, на земле и воде, в дни войны и мира, где бы он ни находился, верно и честно служить Его Величеству императору Германии Вильгельму II, моему верховному главнокомандующему, а также способствовать Высочайшему благу, не попуская ни малейшего ущерба, в точности следуя прочитанным мне военным артикулам и отданным мне инструкциям и приказам».

Распределили Канариса довольно удачно. Ему не пришлось познакомиться с монотонной жизнью громадных бронированных чудовищ, которые каждый год, весной и осенью, устраивали унылые маневры, утюжа поверхность Балтийского и Северного морей. Вильгельма послали служить на кораблях, которые в то время никто и не принимал в расчет.

Речь идет о крейсерах и торпедных катерах. Причем если торпедные катера кое-кто из морских специалистов сравнивал с осами: налетят и укусят — больно, но не смертельно, то крейсеры иногда уподобляли порхающим бабочкам: «Сегодня здесь, завтра там…» Еще эти корабли напоминали о той миссии, которую надлежало выполнить флоту «до появления Тирпица» — они протягивали связующие нити между империей Бисмарка и миллионами немцев, живших за рубежом.