Марк Поповский - «Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке]

Всё это прекрасно. Хотя как мужчина с полувековым семейным опытом, я не забываю о том, что в любом супружестве, удачном и неудачном, всегда присутствуют элементы тайной и явной войны. "Сражение" идёт между различным жизненным опытом мужа и жены, воспитанием и культурой. Тут нет ни правых, ни виноватых. Кроме всего прочего, в семье раскрывается вечная мужская и женская несхожесть в видении мира. Так как же обстоит с этим у Наташи и Якова?

"Нет, нет, — почти хором закричали супруги. — Мы всегда во всём уступаем друг другу. Не спорим, если даже фильм одному понравился, а другому нет. Мы больные, нам надо беречь друг друга. К тому же, не забывайте, в "нёрсингхоуме", кроме нас, почти нет русскоязычных. Поссоришься — не с кем слово будет сказать".

Тут интервью замедлилось. Я спрашивал ещё о чём-то, а сам готовился к главному вопросу, задавать который мне всегда нелегко: что именно — романтическая любовь или здравый расчёт — их объединило? Одна российская газета, обсуждая недавно, как преобразит любовные чувства XXI столетие, привела высказывание весьма осведомлённого специалиста. Генеральный секретарь сексологической ассоциации России заявил: "Любовь — высокомотивированное чувство, основанное на расчёте. Мы всегда оцениваем потенциальный объект любви: подходит ли он по возрасту, статусу, сексуальной ориентации и т. д. Любовь никогда не бывает бескорыстной, потому что людям всегда что-то нужно друг от друга.” По этому поводу Яков, нисколько не смущаясь, признался: "Когда мы познакомились, я сразу увидел: она умная, красивая. И одевается со вкусом, и говорит интересно. Вот и выбрал её. А теперь, когда случается, что Наташу на целый день забирают в госпиталь на обследование, я места себе не нахожу. Когда её нет рядом, мне страшно".

Наталья выразилась ещё более темпераментно: "Я его люблю и даже более того — обожаю. Он для меня самый дорогой человек на свете.” Природный дамский рационализм, тем не менее, проскользнул и в её ответе: "Я понимаю, что настоящего дома в нашей теперешней жизни нет. Это иллюзия дома. И всё же я согласна сколько угодно продлевать эту иллюзию. С Яковом нам действительно хорошо".

…Яков пошёл меня провожать. Молча спустились лифтом, вышли на крыльцо. И тут проронил он вдруг фразу, которая обнажила его душу гораздо в большей степени, чем двухчасовое интервью: "Если Наташа умрёт, я не проживу и десяти минут…".

На исходе декабря, когда впереди начинает маячить Новый год и Рождество, у нас, россиян, поселившихся в Америке, возникает то, что я зову Рождественской ностальгией. Мы начинаем с грустью вспоминать прелесть усыпанных снегом полей. Идя по улице, застреваем возле выставленных на продажу ёлок. Их свежий запах пробуждает в душе картинки далёкого детства: сани, летящие с ледяной горы, новогодние подарки… людей постарше — верующих и не очень, — в эти дни начинает тянуть в церковь. Разумеется, в православную, где мягко, по-домашнему, колеблются огни свечей, где молитвы и хор звучат на родном языке. Рождественская служба на добрые полтора часа возвращает обамериканившимся эмигрантам симпатии и даже нежность к оставленной за океаном родине.

Меня в эти декабрьские дни тоже что-то встряхнуло: захотелось рассказать о таком вот православном храме, переполненном в Рождественские дни. С настоятелем церкви Христа Спасителя отцом Михаилом у нас давнее знакомство и в каком-то смысле даже общие корни: мы оба были друзьями ныне покойного священника о. Александра Меня. Трагический конец этого блистательного человека читатели наши, возможно, ещё помнят: священник Мень 7 сентября 1990 года был зарублен неподалёку от своего дома "неизвестными лицами". Российские кагебешники до сих пор делают вид, что не знают, кто эти "лица". Так вот, отец Александр Мень крестил в своей церкви студента Московского университета, историка Михаила Меерсона-Аксёнова. И не только крестил, но так увлек его своей личностью, книгами, делами веры, что юный москвич тогда же решил посвятить себя служению церкви. Священник Мень сыграл немаловажную роль и в моей жизни. Я не смог бы написать главную книгу свою "Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга", если бы не продолжавшиеся пять лет (1970-75 гг) консультации священника Меня. Под влиянием всё того же Меня о. Михаил, а в ту пору просто Миша, решил, что ему следует заняться духовным просветительством. В семинарию его не допустили, так что стать священником в Советском Союзе надежды не было. Тогда неуёмный молодой человек организовал подпольную типографию, в которой начал размножать религиозную литературу и произведения русских философов-эмигрантов. Чтобы не попасть в руки кагебешников, юный просветитель вынужден был метаться по всему городу, снова и снова меняя квартиры и перетаскивая свои главные ценности: пишущую машинку и запретные рукописи. На Запад выехал он в 1972 году буквально за несколько недель до того, как "органы” разведали подробности его просветительской деятельности.

За годы, прожитые на Западе, Михаил Меерсон-Аксёнов ни на шаг не свернул с пути, который наметил себе сразу после крещения. Он закончил Духовную семинарию в Нью-Йорке, продолжил учение в Библейском институте в Иерусалиме. Ныне он — доктор богословия и уже более двадцати лет возглавляет церковь Христа Спасителя в Манхеттене. Имя это, ассоциирующееся у нас, москвичей, с недавно восстановленным в столице храмом, мало что говорит о реальном облике манхеттенской церкви. Внутри она более чем скромна, а снаружи выглядит, как обычный жилой дом. Склонный к юмору о. Михаил мимоходом заметил как-то, что в излишне скромном облике его церкви виноваты большевики. Я посмеялся, но оказалось, что элемент реальности в шутке той всё-таки присутствовал.

Как известно, православие существует на американской земле уже более двух столетий. После большевистского переворота на Западе оказалось два миллиона русских, несколько тысяч из них осели в Соединённых Штатах. И, конечно же, церковь православная стала для этих изгнанников главным прибежищем на чужой земле. Большевики, однако, не ограничились массовым истреблением священнослужителей в Советском союзе. Они заслали за рубеж так называемых обновленцев — людей, якобы совмещающих христианскую веру с коммунистической идеологией. Свою деятельность в Нью-Йорке эти "большевики" с крестиками на шее начали с того, что захватили и присвоили здание православного собора. Православные россияне таким образом остались без молитвенного дома. В ответ на большевистский трюк белоэмигранты, хотя и не без труда, собрали деньги и на эти пожертвования воздвигли в 1924 году в центре города церковь Христа Спасителя. В 20-х — 40-х годах это величественное здание с золотым куполом посещала вся российская элита. В частности, до конца своих дней прихожанином её оставался А. Ф. Керенский. Но после Второй мировой войны район Нью-Йорка, именуемый Гарлемом, заселили негры, в нём участились преступления, так что пожилые к этому времени россияне сначала перестали посещать вечерние субботние службы, а затем и воскресные литургии. Отстаивая свои религиозные чувства, люди "первой волны" эмиграции ещё раз поднатужились, за полцены продали храм в Гарлеме и купили скромное помещение в более спокойном месте на той самой Семьдесят первой улице, где и сейчас продолжает свою жизнь церковь Христа Спасителя.