Энтони Дэвид - Глядя в бездну. Заметки нейропсихиатра о душевных расстройствах

Шли недели, и с каждым днем у Кристофера постепенно прибавлялось возможностей. Эрготерапевт решила поработать с компьютерной палочкой. Она сказала, что надо ее забрать в порядке эксперимента и проверить, сможет ли Кристофер, если подложить ему под запястье пенопропиленовую подушечку, обратить еле различимые движения пальцев в целенаправленное нажатие на клавиши. Да, смог, и каждая маленькая победа опиралась на предыдущую. Атмосфера переменилась. Сессии с клиническим психологом также принесли свои плоды. Кристофер был хороший пациент. Ему нравились механистические объяснения происходящего с отсылками к анатомии мозга и нейрофизиологии. К нему впервые относились как к взрослому. Начались разговоры о жизни дома, о планах на будущее. Кристофер хотел сдать экзамены на аттестат зрелости, но считал, что родительский дом надо покинуть. Он любил родителей и Лео, но они не видели в нем взрослого. Ему нужна была независимость.

Месяца через четыре Кристофер уже ходил практически нормально со щегольской тросточкой, и его состояние продолжало улучшаться. Он мог самостоятельно есть и одеваться, пользовался компьютером. Иногда он уставал, но все понимали, что он поправится. Родители, естественно, были в восторге. Мы наблюдали чудесное преображение.

Я понял, что пора писать еще одно письмо. И решил написать чиновнику, ответственному за переводы в специализированные больницы, чтобы этот человек понял, насколько бесчеловечным было его решение лишить молодого парня шанса исцелиться от полного паралича – ведь из-за него Кристофер пробыл парализованным целых четыре года. Я хотел забросать жалобами и Комиссию по контролю над медицинскими услугами, и Генеральный медицинский совет, и прессу – и пусть все искренне попросят прощения у Кристофера и его родных. Я поделился своими планами с семьей Кристофера, но они отнеслись к ним без особого энтузиазма. К чему ворошить прошлое? Кристофер уверенно поправляется – не сглазить бы. Местные врачи старались как могли. Всем нам доводилось совершать поступки, о которых мы теперь жалеем, и вообще, никто не хочет поднимать шум.

Эми с Марком пришли ко мне на прием в клинику. Прошел примерно год с тех пор, как у Эми нашли рак мозга. Она заметно сдала. Ходила, опираясь на ходунки с колесиками, иначе ее шатало. При разговоре запиналась, забывала нужные слова. Опухоль разрушила участки левой лобной доли, отвечающие за экспрессивную речь и контроль над правой половиной тела. (При более тяжелых поражениях речь сводится к нескольким стереотипным словам или даже частям слов.)

– Трудно… хожу медленно… речь – стараюсь… припадков нет, ура! – Она показала большие пальцы.

Марк нежно и деликатно пришел ей на помощь:

– Да, было трудно, но могло быть гораздо хуже. Нам очень помогали в больнице и в Macmillan team [9] Британская некоммерческая организация, поддерживающая онкологических больных. (Прим. перев.) , и мы замечательно проводим время в семье. Джейд поначалу было трудно, но она справляется. Мама Эми взяла на себя очень многое, она просто чудо. Нам не обойтись без нее.

Эми покосилась на меня. Она ему не сказала, решил я. Какая жестокая шутка судьбы – только Эми смогла наконец выразить словами свои воспоминания о насилии после стольких лет молчания, о том, в каком страшном тупике она оказалась, как ей изменила способность подбирать нужные слова 13.

Мы немного поговорили, но для Эми это была непосильная нагрузка. Я почти ничего не мог для нее сделать. Пожелал удачи, мы распрощались. Назавтра Марк позвонил мне. Они поставили машину у парковочного счетчика неподалеку от больницы, за углом. Прием занял больше времени, чем они рассчитывали, а поскольку Эми трудно ходить, их оштрафовали за неправильную парковку. Он спросил, не могу ли я помочь, скажем, написать письмо. Письмо?! Еще бы! Я схватил диктофон и излил в него всю свою сдерживаемую ярость в хлестких, отточенных выражениях.

Ответа я не получил и забыл об этом эпизоде – но полгода спустя от Марка пришло письмо, написанное от руки. Он решил, что мне будет приятно знать: городской совет прислал им извещение, что прошение об отмене штрафа за неправильную парковку удовлетворено и сумма будет возвращена в полном объеме. А все благодаря моему обращению. Марк поблагодарил меня за все. И продолжил: “Эми скончалась две недели назад. Мы были дома, все вместе, как она и хотела, и конец был мирным”.

Последний раз я видел Кристофера в поликлинике. Он приехал сам, на общественном транспорте. Смотреть на него было отрадно. Он был могуч и довольно красив. Увидев меня, он просиял и рассказал, как у него дела. Он учится в колледже, готовится к экзаменам в университет, живет пока дома, но подыскивает квартиру, которую можно было бы снимать с другими студентами. Когда он вспоминает о потерянных годах, у него, безусловно, портится настроение, ведь школьные друзья уже учатся в университетах или работают, и ему страшно, что болезнь вернется, но все это можно пережить.

Я спросил, понимает ли он, что с ним произошло, хотя бы теперь, задним числом, и каково это, когда ты не в состоянии управлять собственным телом. Увы, никаких откровений не последовало. Кристофер сказал, что у него было ощущение некоторой отстраненности: “Как будто это не мое тело, вот я и не могу им шевелить”. Все это было так странно и непонятно. Кристофер помнил, как у него брали пункцию, он тогда ничего не соображал от ужаса. Ощущение было такое, будто врачи вонзают ему кинжал прямо в спинной мозг, и вдруг он перестал чувствовать что бы то ни было. Когда я спросил Кристофера, что помогло ему сильнее всего, он ответил не задумываясь: оптимистическое и теплое отношение всех врачей и медсестер и объяснения, что с ним произошло, которые имели хоть какой-то смысл. А транскраниальная магнитная стимуляция? Да, это был определенно переломный момент – у него появилось осязаемое доказательство, что он еще может поправиться 14.

Я часто вспоминаю Эми и Кристофера. Такие разные – и при этом столько общего. У обоих функциональные неврологические расстройства, и любые попытки разделить их состояния на ментальное и физическое были заранее обречены. Оба – яркий пример несостоятельности дуализма “разум – тело”, неистребимого в клинической работе нейропсихиатров, и довод в пользу холистического подхода, который дает более полную картину. Я не считаю, что мы помимо материального мозга обладаем духом или жизненной силой, поэтому меня легко можно обвинить в редукционизме. Чему научили меня годы практики, так это тому, что все в нашей ментальной жизни сводится – то есть может быть сведено – к работе мозга. Но ведь наш мозг существует в мире взаимосвязей, на него влияет и жизненный опыт, и всевозможные определяющие факторы. Так что на самом деле перед нами стоит задача найти верное соотношение объяснений в континууме биологии, психологии и социологии.