Николай Борисов - Василий Темный

Между тем Юрий двинулся на Кострому с войском, выслав вперёд своих сыновей. Юрьевичи без особых хлопот захватили Василия II и передали его в руки подоспевшего отца. Так по воле случая дичь превратилась в охотника, а охотник — в дичь. Но теперь Юрий оказался в новом затруднении: он явно не представлял, что ему следует делать с пленным Василием II и его семейством. По некоторым сведениям, боярин Всеволожский и многие влиятельные люди из окружения Юрия настаивали на решительных мерах, с помощью которых можно было бы навсегда устранить Василия II из политической борьбы. Такими мерами могли быть либо заточение, либо ослепление, либо попросту убийство Василия каким-либо тайным или явным способом. Но заточение могло породить новые смуты и мятежи, а убиение вызвало бы всеобщее осуждение. Таким образом, оставалось ослепление — древняя византийская казнь, с помощью которой человеку оставляли жизнь, но навсегда лишали возможности вернуться к власти. Очевидно, именно к этому и склонял Юрия мстительный Всеволожский.

Однако Юрий со свойственной людям его склада самоуверенностью, по-видимому, уже не считал Василия серьёзным соперником. Наряду с этим природное добродушие (а может быть, и твёрдо усвоенные семейные принципы) не позволяло ему решиться на крайние меры. Близкий к Юрию боярин Семён Фёдорович Морозов посоветовал отпустить Василия на удел, взяв с него клятву верности. О том, какой именно удел выделить пленнику, долго думать не приходилось. С формально-правовой точки зрения (на которой и стоял Юрий с самого начала своей тяжбы с обоими Василиями) это должен был быть тот самый удел, который Дмитрий Донской завещал Василию I, за исключением, конечно, самой Москвы и великого княжения Владимирского. Таким образом, оставались волости к югу от Москвы, центром которых была Коломна. В силу огромного стратегического значения этой крепости для Московского княжества она при всех семейных разделах Даниловичей неизменно оставалась в руках того, кто занимал московский престол. Однако Юрия такие тонкости ничуть не смущали. Главное для него состояло в том, чтобы дословно исполнить волю своего покойного отца. А тот, как известно, завещал Коломну сыну Василию — отцу Василия II. Стало быть, теперь она должна перейти к прямому наследнику — Василию II. Порешив дело таким образом (и должно быть, оставшись довольным своей рассудительностью), Юрий в торжественной обстановке (вероятно, в костромском соборе Феодора Стратилата, перед чудотворной Фёдоровской иконой Божией Матери) принял от Василия присягу на верность, а затем на княжеском дворе дал в его честь знатный пир и одарил ценными подарками. После этого Василий был отпущен из Костромы на свой небывалый коломенский удел. Ему разрешили взять с собой не только семью, но и своих бояр.

Очень скоро новому хозяину Москвы пришлось пожалеть о своём снисхождении к костромскому пленнику. Московская знать не желала служить галицкому князю. Её раздражали засилье худородных галичан при дворе, произвол всесильного фаворита Семёна Морозова. Юрий не сумел привлечь на свою сторону старый двор и примирить его с новыми выдвиженцами. Эта задача требовала хорошего знания людей, дальновидности и, так сказать, «системного мышления» — то есть именно тех качеств, которыми Юрий не обладал. Более того, звенигородский князь был настолько уверен в своей полной победе, что принялся немедленно сводить счёты с теми, кого он считал в Москве своими врагами. «Юрий, пришед в Москву, начат многи грабити и казнити, что ему преж не помогали» (50, 238). Смущённые и напуганные таким поворотом дела, москвичи всё чаще вспоминали старую поговорку: «Променяли кукушку на ястреба...»

И вот в Коломну потянулись вереницы добровольных беженцев из Москвы. Василий не только радушно принимал обиженных, но и всячески призывал к себе тех, кто готов был принять его сторону. Рассказывая об этом удивительном явлении, летописец заключает: «И тако вси людие от князя Юрия побегоша к нему служити, от мала и до велика, и Иван Дмитриевич (Всеволожский. — Н. Б.) с детьми» (21, 148). (Что касается Всеволожского, то он, как видно, уповал на то, что богатство и хитроумие при любых обстоятельствах сделают его желанным гостем в том и другом стане. Однако сказано в Писании: «Кто бросает камень вверх, бросает его на свою голову» (Сирах, 27: 28). Пройдёт совсем немного времени — и бедный Всеволожский вспомнит эти горькие слова...)

Долгожданная власть в Москве, для достижения которой было предпринято столько усилий, оказалась для галицкого семейства бесплотным призраком, растаявшим в их неуклюжих объятиях. Люди ручьями и реками перетекали из Москвы в Коломну. Бесталанный Василий II теперь казался москвичам олицетворением порядка.

Старшие сыновья Юрия, Василий Косой и Дмитрий Шемяка, переживали неудачи отца куда тяжелее, чем он сам. Унаследовав от Юрия неукротимый темперамент и бойцовские качества, они остались обделёнными его великодушием. Особой свирепостью отличался старший, Василий Косой. Озлобленный своим физическим недугом, запечатлённым в его прозвище, он страдал к тому же и больным честолюбием. После вокняжения Юрия в Москве Василий Косой, как видно, уже примеривался к роли наследника московского престола. Освобождение Василия II и поселение его в Коломне развеяли эти радужные мечты. Василий Косой не смог философски отнестись к новому повороту колеса Фортуны. Виновником своих несчастий он счёл отцовского любимца Семёна Морозова. Подкараулив боярина в дворцовых сенях, Василий вместе с братом, Дмитрием Шемякой, набросился на него и убил. После этого, спасаясь от отцовского гнева, Юрьевичи бежали из Москвы в Кострому. Так пролилась первая кровь и была преступлена какая-то незримая черта, за которой начинает действовать неумолимый закон — «кровь за кровь»...

Здесь следует заметить, что московская усобица второй четверти XV века, при всей её многозначности, была ещё и вулканическим извержением страстей. Пережившие спокойное, но однообразное правление Василия I, чудом или милостью Божьей уцелевшие во время «великого мора» 1420-х годов, люди того времени были переполнены жаждой жизни. Они захлёбывались собственными желаниями, с одинаковым упоением предаваясь то разнузданным чувственным наслаждениям, то глубокому отчаянию и мыслям о смерти. Впрочем, обстоятельства в данном случае лишь ярче высвечивали то, что уже заложено было в самой природе человека. Непоследовательность поступков многих героев Древней Руси, зачастую ставящая в тупик историков, объясняется глубокими отличиями самого их психологического типа. «Как правило, — говорит Й. Хейзинга, — нам трудно представить чрезвычайную душевную возбудимость человека Средневековья, его безудержность и необузданность» (117, 19).