Константин Ковалев - Евдокия Московская

Важно, что, по сведениям из журнала, «ко дню пятисотлетнего юбилея монастыря вновь установлены иконы Вознесения — над входом в обитель, великомученицы Екатерины — над входом в екатерининскую церковь, снаружи, со стороны Спасских ворот, и по бокам в соборный храм — иконы: Евдокии и справа — Евфросинии Суздальской». Не преминул «Исторический вестник» упомянуть об Обществе хоругвеносцев монастыря, которое «в память пятисотлетия соорудило ценную хоругвь, одновременно с другою, сооружённою этим же обществом в память события 17-го октября 1888 года». Здесь упомянута ценная хоругвь, которая была изготовлена в память об избавлении императорской семьи Александра III от грозившей им 17 октября 1888 года опасности во время железнодорожной катастрофы, когда все чудом остались живы.

Напомним, что ещё в 1869 году, за 20 лет до празднования основания монастыря в обители, журнал «Всемирная иллюстрация» дал публикацию «Вознесенский Девичий монастырь в Москве», где утверждал: «В 1389 году скорбная вдова выстроила Вознесенский монастырь и сама удалилась под сень этой обители». А далее автор статьи эмоционально возглашал: «Да, под мрачными сводами Соборного храма Вознесенского девичьего монастыря в Москве много предметов для раздумья и полных интереса воспоминаний… Когда-то мы дождёмся времени, когда талантливое перо какого-либо из исторических писателей, в блестящих, полных жизни и правды очерках воскресит жизнь погребённых здесь Россиянок…»

Известно, что в те времена в монастыре располагалась собственная и очень богатая библиотека. Монахини сами переписывали и переплетали книги, некоторые из них сохранились сегодня в коллекции Музеев Московского Кремля, в фонде рукописных и старопечатных книг. На некоторых изданиях остались вкладные и владельческие знаки. Большинство печатных книг имеют отношение к богослужению. Сохранилась также рукопись XIX века. Она написана монахиней Александрой.

В монастыре также работали школа церковной живописи и училище для девушек из высшего сословия. Здесь их воспитывали, обучали грамоте и различным рукоделиям. Известна была школа для девочек-сирот при Вознесенском монастыре. Сохранились одежды схимонахинь конца XIX столетия.

Привлекает внимание тот факт, что к одной из схим была приложена записка. Содержание записки таково: во время посещения Вознесенского монастыря тогда ещё великий князь Николай Александрович узнал о подвигах схимонахини Марии и поцеловал ей руку.

Помогали сёстры монастыря многим обращавшимся к ним и во время Русско-японской и Первой мировой войн. Например, сохранилось письмо из Комитета сестёр милосердия Царскосельской общины, Иверского Красного Креста — игуменье Вознесенского монастыря Евгении от 9 сентября 1914 года: «Ваше Высокопреподобие! Глубокоуважаемая матушка! Иверская Община прибегает к Вашему Высокопреподобию с просьбой помочь в следующем деле: когда в госпитале Общины умирает кто-либо из лечащихся в ней раненых и больных воинов, некому бывает читать над умершим псалтирь… Помогите нам, Глубокоуважаемая матушка, выйти из этого трудного положения и благословите монахинь обители Вашей на служение воинам нашим чтением псалтири над теми из них, кому суждено будет окончить дни свои в Госпитале Иверской общины». Что и было сделано.

Особый интерес представляют размышления-воспоминания известного русского писателя Ивана Шмелёва, связанные с Вознесенским женским кремлёвским монастырём и его жизнью на рубеже XIX—XX столетий. Как известно, писатель прожил последние годы жизни в эмиграции, в Париже. А перед самой кончиной он поселился в женском православном русском монастыре во Франции — Бюсси-ан-От, за ним ухаживали монахини до самого его последнего дня. Автору данной книги довелось принять участие в перевозе («перелёте») праха Ивана Сергеевича Шмелёва из-под Парижа в Донской монастырь в Москве. Так писатель распорядился в своём завещании. Также автору данной книги приходилось переписываться с монахиней обители Бюсси-ан-От матушкой Елизаветой, в миру — герцогиней Лейхтенбергской. Она была потомком Эжена Богарне, сына Наполеона, связанного с чудесами преподобного Саввы Сторожевского, имеющего отношение к жизни княгини Евдокии Дмитриевны, супруги Дмитрия Донского.

Это долгое «предисловие» необходимо для того, чтобы понять те ощущения, которые пытался передать читателю в эмиграции выдающийся писатель русского зарубежья. Именно в те годы И. С. Шмелёв создал строки, связанные с уникальным ощущением и пониманием быта Вознесенской обители, которую, как ему казалось и как вышло на деле, он уже не смог бы увидеть никогда.

Видимо, Вознесенский монастырь был для него очень важным местом Москвы. Собственно, жил Шмелёв до вынужденной эмиграции на Полянке, в 20 минутах ходьбы от Кремля. Думаю, что многие его ощущения, которые он передал героям своих произведений, — не требуют дополнительных комментариев. Попробуем привести их в возможной полноте.

Итак, из книги И. С. Шмелёва «Пути небесные» (том 1, Париж, 1937). Главная героиня произведения — Даринька — тесно связана с жизнью монастыря.

«Виктор Алексеевич знал, что придётся пойти ко всенощной: такой праздник, и Дариньке будет грустно, если он не пойдёт. Стало темнеть, и Даринька сказала, что хочет поехать в Кремль, в Вознесенский монастырь. Почему непременно в Вознесенский? Она сказала, смутясь, что так надо, там очень уставно служат, поют как ангелы и она «уже обещалась»… Она сказала, что там придел во имя Рождества Иоанна Крестителя, а он родился по ангельскому вещанию, от неплодной Елисаветы… — там упокояются двенадцать младенчиков-царевен и шестнадцать цариц, даже на кровле башенки в коронах… и младенчикам молятся, когда в таком положении… и ещё поясок, если носить с подспудных мощей благоверной княгини Ефросинии, то разрешает… Даринька смутилась и умолкла. Он спросил, что же разрешает поясок… Она шепнула смущённо — доверчивым, детским шёпотом, что «разрешает неплодие, и будут родиться детки»… В Вознесенском монастыре служба была уставная, долгая. Даринька стеснялась, что трудно ему стоять от непривычки: может быть, он пойдёт, а ей надо, как отойдёт всенощная, поговорить «по делу» с одной старушкой-монахиней, задушевницей покойной матушки Агнии. Виктор Алексеевич вспомнил про «поясок» и улыбнулся, как озабоченно говорит Даринька про это. Жалостный её взгляд сказал: «Ты не веришь, а это так». На величании клирошанки вышли на середину храма, как в Страстном под Николин день. Такие же, бесстрастные, восковые, с поблекшими устами, в бархатных куколях-колпачках, Христовы невесты, девы…

Всенощная кончалась… Священник возглашал из алтаря: «Слава Тебе, показавшему нам Свет!..» Где-то запели, будто из мрака сводов, прозрачно, плавно. Пели на правом крылосе крылошанки, но это был глас единый, сильный. Пели Великое Славословие, древнее «Слава в вышних Богу». Даринька опустилась на колени. Виктор Алексеевич поколебался — и тоже преклонился. Его увлекало пением, дремотным, плавным, как на волне. Звук вырастал и ширился, опадал, замирал, мерцал. Казался живым и сущим, поющим в самом себе, как поющее звёздное мерцанье.